Читать книгу - "Генерал Алексеев - Василий Цветков"

Но наибольший резонанс и весьма заметный эффект имела работа созданной 31 мая 1916 г., при непосредственной поддержке Алексеева, Комиссии для борьбы с военными шпионами и мародерами тыла. Михаил Васильевич активно поддерживал создание структур, ведущих борьбу с экономическими преступлениями. Еще летом 1916 г. с санкции Алексеева был арестован известный банкир Д. Рубинштейн, «переводивший крупные суммы через Скандинавские страны в Германию». Косвенно это наносило удар и по Распутину, знакомому с Рубинштейном и получавшему от него поддержку, и, вероятно, по сионистским политическим кругам.

Комиссию возглавил Батюшин, столь критично относившийся к работе Ставки. «В район этой Комиссии, — но оценке Батюшина, — входила не только территория Европейской России, но и оккупированная часть Персии». Благодаря ее работе вскрылись значительные злоупотребления при продаже сахара крупнейшими сахарозаводчиками-фабрикантами России. Было установлено, что сахар-рафинад «переправлялся нелегальным путем через границу, а затем караванами шел на Багдад для снабжения наших противников». А 26 октября 1916 г. в очередном номере «Правительственного вестника» было опубликовано сообщение об аресте «по распоряжению военных властей на театре военных действий — киевских сахарозаводчиков: Израиля Бабушкина, Авеля Гопнера и Абрама Доброго — за противодействие снабжению армии сахаром, умышленное сокращение выпуска сахара на внутренний рынок Империи и злонамеренный вывоз сахара за границу в ущерб снабжению воюющей армии и населения». Алексееву и Батюшину пришлось преодолевать активное противодействие работе Комиссии со стороны М. Цехановского — Председателя Правления Всероссийского общества сахарозаводчиков. По оценке историка Здановича, в прессе «началась травля и дискредитация Комиссии генерала Батюшина», и «только авторитет создателя Комиссии — Михаила Васильевича Алексеева, его всемерная поддержка, вплоть до докладов Царю как Верховному Главнокомандующему, спасали дело и расследования продолжались».

Примечательны характеристики, даваемые генералу Цехановским заинтересованным в срыве работ Комиссии из Ставки. Когда Алексеевым было направлено письмо на имя министра земледелия графа А.А. Бобринского, то Цехановский, ознакомившись с ним, с согласия министра заявил: «Трудно было себе представить более грубое, глупое и бестактное письмо… говорилось об алчности и жадности сахарозаводчиков, об эксплуатации ими русского народа… Алексеев требовал увольнения председателя Центросахара Орлова, назначенного Бобринским… Письмо было подписано генералом Алексеевым, при этом им лично были подчеркнуты пикантные слова письма: “алчность”, “жадность”, “эксплуатация” и другие… Никоим образом генерал Алексеев не мог вторгаться в сферу деятельности гражданского управления».

К сожалению, этим фактам борьбы Алексеева с реальными антироссийскими «темными силами» уделяется гораздо меньше внимания, чем пресловутым поискам связей генерала с мифическими «темными силами» масонов и легендарными творцами «дворцового переворота». Несмотря на то что накануне февральских событий 1917 года сахарозаводчики были оправданы решением Государя, удар по спекулятивным интересам тылового капитала был все-таки нанесен ощутимый.

Наконец, нельзя не отметить еще одну несомненную заслугу Михаила Васильевича перед отечественными спецслужбами. Став Главковерхом, Алексеев, опираясь на поддержку ГУГШ и, во многом, вопреки ставшему военным министром Л.И. Гучкову, распорядился о создании долгожданной Контрразведывательной части (КРЧ) при штабе Верховного Главнокомандующего. КРЧ начала свою работу 7 апреля 1917 г. И хотя ее штаты были крайне малы (4 человека), все же сам факт выделения контрразведки в отдельную структуру нельзя обойти вниманием. КРЧ активно занималась выявлением контактов немецкой и австрийской разведки с различными политическими деятелями в тылу, особое внимание уделяя членам РСДРП(б)^{31}.

Весьма беспокойными и подчас раздражительными представлялись Михаилу Васильевичу желания придворных, находившихся в Ставке, и многочисленных представителей «общественности» узнать детали готовившихся военных операций и стратегических планов. То, что в мирное время могло казаться «праздным любопытством», в условиях тяжелой войны представлялось преступным и легкомысленным желанием получить информацию о вещах, в которых могут и должны разбираться только военные соответствующего чина и должности. Так, Алексеев «решительно пресек» подобные намерения со стороны министра Императорского двора графа Фредерикса. Дворцовый комендант Воейков, которому Алексеев, по образному выражению самого коменданта, «едва не прищемил носа», также не допускался к обсуждению военных планов. Приезжавший в Ставку митрополит Иннокентий, несмотря на свой высокий «духовный сан», получил от Алексеева «вежливый отказ» при попытке «узнать о наших военных планах».

Бывший начальник штаба Северного фронта генерал-майор М.Д. Бонч-Бруевич описывал в своих воспоминаниях характерный инцидент, связанный с его беседой с членом Государственного совета графом А.А. Бобринским — одним из участников «дела сахарозаводчиков». Решив, по собственному признанию, «использовать разговор» с графом «для того, чтобы истинное, весьма плачевное, положение дел на театре военных действий стало известно и наверху», в «высших петербургских сферах», Бонч-Бруевич был неприятно удивлен, что спустя две недели содержание этого «частного» разговора стало известно Алексееву, и в штаб Северного фронта из Ставки была отправлена весьма характерная директива о недопустимости и опасности подобных «бесед» в военное время. Алексеев предписывал Бонч-Бруевичу «представить свои объяснения, почему он считает не только возможным, но и уместным и желательным посвящать в служебные секреты и дела лиц, совершенно не принадлежавших к составу армии, без убеждения, что дела эти и суждения не сделаются известными большому числу лиц и не явятся источником тревоги нашего нервно-настроенного общества; главное же — эти суждения, сделавшись достоянием общим, могут быть получены и нашим противником».

Борьбу со шпионажем, безусловно, облегчало бы укрепление внутренней, штабной дисциплины, в том числе и такая специфическая мера, как «борьба с болтливостью». Хорошо характеризует Алексеева изданное им специальное приказание, где указывалось: «До настоящего времени меры борьбы с болтливостью чинов армий, вредящей тайне, решительных результатов не дали. По поступающим из многих источников сведениям, лица, принадлежащие к составу армий или учреждений, не соблюдают должной осторожности и сдержанности, особенно в разговорах в общественных местах. Многое также свободно передается семьям, а оттуда очень быстро получает широкое распространение. Замечено, что эта преступная болтливость постепенно приобретает все большую и большую беззастенчивость, требующую применения действенных мер борьбы с этой опасностью.

Это обстоятельство обратило на себя внимание Его Императорского Величества, повелевшего, чтобы начальствующие лица всех степеней прежде всего вновь обратились к патриотическим чувствам вверенных им чинов, напомнив им опасные последствия малейшей в указанном отношении неосторожности и нескромности. Государь Император твердо верит, что путем разъяснений на соответствующих практических примерах можно ярко и убедительно представить весь вред, приносимый военному делу подобного рода болтливостью, и добиться соблюдения должной осторожности как в разговорах, так и в письменных сношениях.