Читать книгу - "Бурная жизнь Ильи Эренбурга - Ева Берар"

Сразу по возвращении Эренбург в двух своих крохотных комнатках на улице Котантен собирает будущий штаб новой писательской организации. Это прежде всего Мальро, затем — Леон Муссинак, Жан-Ришар Блок, Роже Вайян-Кутюрье, Луи Арагон, Луи Гийу… Используя дипломатические таланты Мальро, он трудится изо всех сил, чтобы примирить воинствующие литературные группы, не отпугнуть ни католиков, ни сюрреалистов, растворить в общей массе сторонников Троцкого. С самого начала ему предстояло столкнуться с сильным соперником — Анри Барбюсом. Автор первой биографии Сталина, Барбюс вел себя как полноправный хозяин, — именно он объявляет о создании Международной лиги писателей и выпускает по этому поводу манифест.

В Москве дело обновления МОРПа было поручено главному редактору «Правды» Михаилу Кольцову. Эренбург познакомился с ним еще в Киеве в 1918 году, когда город был занят красноармейцами; позже они встречались в Париже, в 1932 году. Члены Коминтерна, знавшие его и в СССР, и в Испании, вспоминали о нем с уважением как о журналисте выдающегося ума, блестяще образованном (Кольцов владел многими иностранными языками), пылком коммунисте, не испорченном властью. В ходе подготовки конгресса Эренбург регулярно сообщает о ходе дел Кольцову и Щербакову, которому ЦК поручил фактическое руководство Союзом писателей. В январе 1935 года он жалуется на своеволие Барбюса: «Самое грустное, что благодаря Удиану (секретарь Барбюса. — Е.Б.) пошли толки, что деньги московские. Он хвастал: снимем роскошную квартиру, достали много денег <…> Разговоры о деньгах и манифесте пошли далеко и много заранее испортили. Я думаю, что Барбюс после рассылки своего неудачного манифеста должен теперь, хотя бы на первое время, скрыться, чтобы не приняли возможную новую организацию за его проект. <….> Надо ли говорить о том, что все это делается именем того, с кем Барбюс в свое время беседовал»^[329].

Имя, которое не произносит Эренбург, — Иосиф Виссарионович Сталин.

Если не считать истории с Барбюсом, в остальном подготовка к конгрессу идет успешно: «Мальро горит. (Ж.-Р.) Блок пылает. Геенно и Дюртен следуют. Жид поддается. Может прийти такой человек, как Жироду, не говоря уже о Мартен дю Гаре. В Англии обеспечен Хекслей. Мыслимо — Честертон и Шоу. Томас Манн тоже сдался. В Чехословакии Чапек. Но, конечно, все это отпадает, если организация будет удиановская»^[330].

Однако Эренбург недооценивает сложных расчетов Москвы. Сталин настаивает на том, чтобы не придавать конгрессу слишком антигерманской направленности. Завладеть европейским интеллектуальным фронтом — да, он об этом, но не допустить на трибуну неблагонадежных. Советская печать молчит о предстоящем конгрессе, и Эренбург начинает беспокоиться. Он звонит Кольцову в Москву: «Довольны ли вы, что мы прекратили споры и помирились?» — «Очень довольны, — последовал ответ Кольцова. Давно пора. Ведь пять месяцев ушло на непринципиальные препирательства»^[331].

«Я сообщил ему, — пишет Кольцов в отчете о телефонном разговоре с Эренбургом, — что московские товарищи намерены предварительно посоветоваться и решить размеры и формы участья в конгрессе. Я сообщил ему, что пока не очень целесообразно подчеркивать участие широкой советской делегации на конгрессе. Это с самого начала придало бы ему слишком ярко выраженный „московский“ характер. Сообщать о возможности участия Горького в конгрессе пока преждевременно. В остальном — советские писатели приветствуют начало активной работы и сдвиг с мертвой точки»^[332].

В письме Щербакову Кольцов обрушивается на халатность организаторов «в отношении возможных сюрпризов»: французы даже не додумались установить «номенклатуру» делегатов и готовы допустить на конгресс всяческих троцкистов и других антисоветских либералов. В этом вопросе роль Эренбурга, безусловно, ключевая; отношения между ним и Кольцовым «пока сносные, хотя он [Эренбург] все время пытается играть роль арбитра между Европой и Азией»^[333].