Читать книгу - "Вторжение. Взгляд из России. Чехословакия, август 1968 - Йозеф Паздерка"

В дальнейшем даже в кругах участников неофициальной культуры, за редкими, малозначимыми исключениями, не состоялась элементарная рецепция неподцензурных культурных (в широком смысле слова) процессов в Чехословакии, начиная, скажем, с осени 1969 года, когда, собственно, и начались самые ощутимые изменения. Наступила эпоха дефицита или бедности межличностных отношений, утерянных либо так и не возникших. Преобладало погружение в мир личных переживаний и фантазий – культурный аутизм, на фоне которого русско-чешские взаимоотношения на неформальном уровне, по большому счету, не были установлены.

В первой половине 1970-х годов, после мощной волны эмиграции и закрытия многочисленных журналов и других институций, формируется целая система чехословацкого самиздата с пестрым конгломератом теневых неформальных структур, сформированных по образцу издательств, развивается нелегальная концертная деятельность и субкультура андерграунда – сообщества, игнорирующего как государственный истеблишмент, так и диссидентов из числа так называемых коммунистов-реформаторов. Пик деятельности этих разнообразных сообществ предшествовал выходу манифеста Хартия-77 и сопровождался арестами, до некоторой степени стимулировавшими возникновение манифеста. В 1980-х последовала новая волна альтернативной культурной активности, со своими выставками, периодикой, подпольными издательствами, со своими компромиссами с органами цензуры, особенно во второй половине десятилетия.

В России всем этим практически никто не интересовался, за редкими исключениями – например, в кругах правозащитников было известно о существовании Хартии-77. Не переводились даже наиболее признанные авторы, произведения которых выходили во многих странах, – Вацлав Гавел, Иван Клима^[173], Людвик Вацулик^[174], Ян Паточка^[175]. При этом связи граждан СССР и ЧССР были относительно свободными, и говорить о железном занавесе было бы в этом случае некорректно. Конечно, были инакомыслящие, не имевшие возможности получить заграничный паспорт и даже вести переписку без присмотра со стороны КГБ или СТБ (органы чехословацкой государственной безопасности). Но таких было немного.

Некоторое общение имело место за границей – например, вокруг парижской редакции журнала «Континент», издаваемого с 1974 года Владимиром Максимовым в Париже; о некоторых событиях, касающихся Чехословакии, регулярно печатал сообщения парижский еженедельник «Русская мысль». В обоих изданиях рецензии на чешские произведения, отрывки отдельных текстов и актуальная информация появлялись благодаря Наталье Горбаневской, владевшей чешским языком и интересовавшейся тем, что происходит в стране, оказавшейся после августа 1968-го так тесно связанной с ее биографией; но «тамиздат», равно как и коммуникация в эмигрантской среде, – это отдельная тема.

Чехословацкая общественность, со своей стороны, почти полностью игнорировала все, что происходило за политическим и бытовым фасадом советской культуры. В чехословацком самиздате было очень мало переводов с русского, причем эти переводы практически всегда возникали не на основе прямых контактов с русской литературной средой, а в силу известности конкретных авторов и произведений, уже переведенных на европейские языки. Так, даже «Бодался теленок с дубом» Солженицына курсировал в чешском самиздате в переводе с немецкого, хотя в жизни неофициальной культуры принимало участие много профессиональных переводчиков, часть из которых были в 1960-х лично знакомы с Солженицыным. Тексты таких авторов, как Александр Зиновьев, Надежда Мандельштам, Анатолий Марченко или Евгения Гинзбург, переводились с большим опозданием и через посредничество западной рецепции, политически менее программная русская беллетристика осталась в Чехословакии неизвестной.

Если попытаться вкратце подвести итоги восприятия оккупации Чехословакии в кругах русской интеллигенции и коллапса неформальных культурных связей в следующем двадцатилетии, то вероятное объяснение содержит психотерапевтическое явление ролевого перехода. Ролевой переход возникает в ситуации, к которой человек должен адаптироваться. В новых обстоятельствах индивид осваивает новую роль – именно это и пришлось совершить практически всем, кто в августе 1968-го был, пользуясь выражением Лазаря Флейшмана, оглушен и подавлен^[176]. Те же, кто так или иначе противостоял адаптации, также не пытались наладить, развивать и поддерживать культурные связи со своими чешскими или русскими коллегами.