Читать книгу - "В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война - Андрей Окулов"

Операции по переброске литературы, «разработки», создавались в штабе (на жаргоне — «Контора»). Он находился в Германии, в городе Майнц, в районе Лерхенберг (с немецкого оно переводилось как «Жаворонковая гора»). КГБ долго искал это здание, но до самого конца «холодной войны» так и не смог выяснить даже, в какой стране оно находится. В 1991 году полковник КГБ Карпович, который долго вел работу против НТС, сознался своему противнику из НТС Роберту (Андрей Васильев), что на Лубянке думали, что штаб находится в Лондоне. Они были уверены, что штаб должен представлять собой особняк, стоящий где-нибудь за городом, за высоким забором, с соответствующей охраной. Гебистов опять подвели стереотипы. Регерштрассе, 2. Штаб «Закрытого сектора» занимал 17-й этаж в высотном доме на окраине Майнца. Все остальные жильцы понятия не имели, что обитатели квартир этого этажа — не просто соседи. Работникам «Конторы» можно было общаться между собой по-русски, только если они находились внутри одной из квартир. Если кто-либо выходил на балкон или лестничную клетку, он был обязан беседовать с собеседником на каком-либо из языков Западной Европы. Чтобы соседи не догадались, что здесь живут русские.

В первый же вечер, проведенный в штабе, я нашел на тумбочке пачку старых визитных карточек. На них было лаконично написано: «Иван Иванович Иванов. Один из многих»

Оказалось, это была старая шутка «Кустов». Когда сотрудник «Закрытого сектора» встречался с человеком, которого подозревали в связях с КГБ, считалось шиком оставить на прощание фирменную карточку «Закрытого сектора». Это давало понять, что агент разоблачен.

Во главе «Закрытого сектора» стоял его руководитель, входивший в состав Исполнительного бюро Совета НТС. Несколько штабных работников занимались разработками операций. Из штаба разработки поступали на «участки». «Участком» называлась страна, откуда осуществлялась отправка агента-курьера в СССР и страны Восточной Европы. У нас его называли «Участковый». Каждая страна имела свой код. Германия называлась «Школа». Бельгия — «Роща». Италия — «Поляна». Норвегия — «Нора». Швейцария — «Болото». Англия — «Озеро».

Участковый через наводчиков подыскивал во вверенной ему стране людей, готовых поехать за «железный занавес», подбирал того, кто годится для данной разработки, и готовил его к поездке. За 25 часов учебного времени. Так из наивного иностранца нужно было подготовить курьера, на жаргоне — «орла». Передача «участка» осуществлялась следующим образом: новый Участковый прибывал в страну, и старый Участковый в течение года передавал ему все дела и все контакты. То есть нужно было жить на одной и той же конспиративной квартире и год служить «подмастерьем» у старого ветерана «Закрытого сектора». После чего старый Участковый уезжал на новую точку, оставляя молодого в одиночку справляться с работой резидента «Последней белоэмигрантской разведки».

* * *

Я предупредил мать об отъезде и о моей будущей работе. Конечно же, возник вопрос, в какой стране я буду жить. В том смысле, что матери по секрету это сообщить можно. Ну да, конечно!

Чтобы избежать ненужных догадок, я сказал, что еду в Норвегию, но это — огромный секрет. После этого брату она сообщила, что я отправляюсь… в Сальвадор! Другие знакомые были уверены, что я в Париже. Тем более что я действительно часто там появлялся.

Во время приездов во Франкфурт нужно было тщательно чистить карманы, уничтожая все следы пребывания в «Озере»: английские монеты, вещи с наклейками из английских магазинов. Письма родным в Россию сначала пересылались в Германию, откуда их и отправляли в немецких конвертах.

Однажды, приехав в Германию на «побывку», я попросил у знакомого в Штабе горсть норвежских монет — он раньше был Участковым в Норвегии. Приехав домой, я высыпал их россыпью на ночной столик. Расчет оказался верным: братец утром прокрался в мою комнату и рассмотрел «улику».

— Тихо! — попросил я. — Об этом никто не должен знать…

Уловка сработала. Он был уверен, что я работаю в Норвегии, в которой я никогда не бывал. Так что если пойдет слух, то совсем не в том направлении…

О том, где я был на самом деле, родные узнали только через три года.

* * *

Летом 1983 года я отправился на молодежный семинар в Бельгию. Его «Закрытый сектор» организовывал каждый год. Туда приглашались бывшие и настоящие «орлы», русские ребята и девушки из эмиграции, которые могли бы подойти для Союзной работы. Несколько лет подряд этот семинар проходил в культурном центре небольшого фламандского городка Оостмалле. Оттуда было рукой подать до Оостенде — порта, откуда отправлялись паромы в Великобританию. «Озеро», как она теперь для меня называлась. Все участники семинара были уверены, что я возвращаюсь во Франкфурт. Но это было не так.

Я задержался в Бельгии. Вместе с Алексом, тогдашним Участковым «Озера», мы отправились в гости к Фернанду — Участковому «Рощи», то есть самой Бельгии.

Чернобородый фламандец. Как шутили некоторые знакомые — наверняка во времена Уленшпигеля среди его предков затесались испанцы. В юности он изучал русский язык. Как-то раз наивно спросил у преподавателя: неужели все русские — коммунисты? Преподаватель принес ему журнал «Посев», он связался с НТС. Стал «орлом», совершил несколько поездок в СССР. Потом был наводчиком — помогал «Закрытому сектору» находить новых «орлов». Был одним из основателей «Фламандского комитета солидарности с Восточной Европой» — открытой организации, проводившей на Западе акции поддержки диссидентов. Когда Алекс был назначен Участковым в Бельгии, он жил у него в доме. А потом руководство решило — почему бы Фернанду самому не работать Участковым в собственной стране? Что и было сделано — результаты оказались более чем хорошими.

Он жил в небольшой деревушке со своей большой семьей — женой и четырьмя детьми. Самая младшая из них, шустрая девчушка Лара, сразу взяла меня за руку и повела показывать окрестности. Она без остановки рассказывала мне про дом, про собак, про лошадей, про соседей. По-фламандски. Я отвечал ей по-немецки, и ее это вполне устраивало. Дом Фернанда действительно напоминал маленькое поместье. Вскоре нас позвали ужинать.

Стол накрыли во дворе, под деревьями. За ним собрались хозяева и гости — Бригитта, Юрий Борисович Брюно, Алекс и я. Поговорили о моей будущей работе. Последние инструкции. Потом Бригитта сказала, что момент сегодня — исторический. Ведь я был первым представителем третьей эмиграции, которого приняли на работу в «Закрытый сектор»! По этому случаю мне пропели: «For he is a jolly good fellow» («Ведь он хороший парень»), песню, которую традиционно исполняют в Англии во время чествования.

На следующий день я и Алекс погрузились на паром, который медленно повез нас через Ла-Манш, или «Английский канал» (English Channel), как его называли на другой стороне пролива.

* * *

Паспорт у меня был немецкого бесподданного, синий, с двумя полосками. Старые эмигранты называли его «нансеновский», по имени знаменитого норвежца Фритьофа Нансена, который занимался делами беженцев в начале XX века, по чьему предложению в Европе были введены подобные документы беженцев.