Читать книгу - "Лица века - Виктор Кожемяко"

Ранним августовским утром 1994 года окончился земной путь мыслителя и писателя Леонида Леонова.

– Человек приходит в этот мир с облачком судьбы над головой и уходит прежде, чем облачко развеется.

Это не были последние слова, которые я слышал от него, да и не выделил он их никак, сказав будто мимоходно, а вот вспомню Леонова – и почему-то сразу тихий голос его произнесет в памяти именно это.

Встречи, о которых считаю нужным рассказать, относятся к последним ста дням жизни великого русского писателя, когда он, будучи тяжко больным и отмечая свое 95-летие, наверное, понимал, что дни эти для него и в самом деле могут оказаться последними. И, коли хотел встреч (а все они, кроме опять же первой, были не просто с его согласия, но и по его инициативе), встреч, замечу, с журналистом, – стало быть, надеялся или даже рассчитывал, что сказанное им будет донесено до людей. Значит, хотел, чтобы его услышали.

* * *

Это уже потом я как-то нечаянно прикинул: от 29 апреля, когда мне впервые посчастливилось свидеться и поговорить с ним, до 8 августа, когда его не стало, прошло сто дней.

А встреч за это время было шесть. Три в больнице и три у него дома. От трех часов самой продолжительной до тридцати минут самой краткой.

Давно, очень давно мечтал я о беседе с классиком литературы нашей, да все не хватало смелости напроситься на разговор. Обстоятельством, побудившим проявить решительность, стало приближение 95-летия писателя.

Но ответ – как удар: Леонов в больнице. Я уж и руки совсем опустил, да спасибо Юрию Васильевичу Бондареву. Обратитесь, говорит, к зятю Леонида Максимовича, он регулярно бывает у него, пусть скажет о вашей просьбе.

Честно говоря, надежды никакой не было. И вдруг на следующий день – звонок:

– Леонид Максимович вас ждет.

О той встрече рассказано много в нашей газете 5 мая прошлого года. Рассказано все как было, лишь с некоторыми умолчаниями, на тогдашний момент совершенно обязательными.

Например, называлась больница, но безадресная, безымянная. А это был институт имени Герцена. Онкология. Так что хоть про диагноз – рак горла – Леонову, разумеется, не сказали, только догадаться не составляло труда.

Знал он, знал, какая угроза над ним, тем более в его возрасте. И от понимания ситуации мне было не по себе. Вопросов-то принес к нему кучу. Да какие уместны тут?

Может, в канун столь почтенного юбилея вспомнить прожитое и людей из разряда великих, с которыми по жизни был близок? Горький, Есенин, Станиславский… Сколько их! Но он легкой шуткой отводит тему:

– Вы еще про любовниц спросите.

Может, поразмышлять о написанных книгах? Какая из них более всего ему дорога? Улыбается:

– Это все равно что из родных детей кого-то выделять.

Однако последний роман «Пирамида», над которым работал он более полувека, не считая завершенным по сей день, – как я понял, мысль его не отпускала. Первая часть новой книги в те дни только что была издана в качестве приложения журналом «Наш современник», и мое упоминание об этом вызвало расспросы, известно ли мне что-нибудь про восприятие его работы читателями и критикой.

Легко было подумать, что обычный авторский интерес, восходящий на честолюбии или даже славолюбии. Но немедленный поворот моего собеседника в иное, глобальное русло дает понять: нет, не суетным тщеславием продиктована его озабоченность. Ведь роман этот, роман-наваждение, стал бы высшей да и последней ступенью непрестанных леоновских раздумий о судьбах родной страны в контексте судеб всего человечества. И перед вплотную приблизившимся уходом из этого мира больше всего он был озабочен, дойдет ли до людей тревожное, горькое, кричащее его предупреждение.

Предупреждение о надвинувшейся катастрофе всей нынешней земной цивилизации.

Позволю себе еще раз воспроизвести полностью тот текст, который Леонид Максимович продиктовал мне тогда и который, по-моему, мы вправе рассматривать как завещание великого писателя своей стране – России и всему миру, своим соотечественникам и всем живущим на Земле.

Одно необходимое замечание. Я написал: «продиктовал». Но гладкое это слово, называя, так сказать, технологию выражения его мыслей, никак не передает мучительный, самоистязательный процесс, очевидцем которого мне довелось стать.

Известно, что в последние годы, почти абсолютно лишенный возможности писать из-за утраты зрения и других недугов, Леонов надиктовывал свои страницы редакторам. Представляю теперь, каким непередаваемым трудом было то «надиктовывание». Но и в сравнении даже с ним, в сравнении с писавшимся ранее, эти несколько абзацев, которые предназначал он через «Правду» донести до внимания всех, рождались, наверное, с особой ответственностью и самотребовательностью.