Читать книгу - "Императрица Лулу - Игорь Тарасевич"

Он сколько мог, выпрямился, словно бы надеясь теперь же стать вровень с ростом Петра. Купленный тут же, в Нюрнберге, котелок, придающий росту, давил на виски, как пыточный мокрый ремешок. Башмаки на высоком каблуке уж неделю сжимали пальцы, что, скажи, твой испанский сапожок; русский-то человек в Германии не может вволю ни головы повернуть, ни ступить шагу свободно. Зато в нарушение всех указов можно носить круглые шляпы — так-то!

— Я не понимаю. Ichverstehenicht. Тут понимать-то[72]нечего. Нечего мне тебя понимать. И я совершенно здоров. И понимать-то я тебя не хочу. Понял, сосисочник?

Немец пожал плечами, тоже сказал «Ichverstehenicht» и пошёл себе прочь. Только теперь он догадался, что это — фонарщик. Утро уже наступило, и следовало погасить фонари. Немец на его глазах приставил лестницу к столбу, полез на нее, оттопыривая толстую задницу, словно котяра откормленный полез на дерево за вороньими яйцами; как ещё он держался на лестнице-то, Бог его поймет; немец прилез к фонарю, открыл стекло, достал из кармана железный колпачок и накрыл им горящий фитиль, будто бы нельзя было просто погасить огонёк двумя пальцами, как делают все нормальные люди.

Стал божий свет, когда погасли фонари. Глаза, скажи, открылись у русского человека в неметчине.

Он сплюнул прямо на выметенную мостовую. Третьего дня он осматривал немецкую канатную дорогу, так мастер, стоявший у чекменя, бесперечь сплевывал в специальное цилиндрическое ведро и туда же выбивал сгоревший трубочный табак!

Он вновь сплюнул перед собою, вспоминая виденное.

Машина нестерпимо воняла. Вместо водяного колеса, которое он собирался приспособить к делу, — и немцы согласились, что да, вполне возможно использование водяного колеса и что канатные дороги на водяном колесе гораздо лучше паровых канатных дорог, но что у них в Нюрнберге водяных канатных дорог не производят и что следует ему теперь же ехать в город Кёльн, где самые лучшие водяные канатные дороги — вместо водяного колеса использовалась паровая машина. Топили немцы бурым углем, который-то и производил ужасную вонь и висящую в воздухе серу. Впрочем, запаху добавляла и горячая смола, непрестанно лившаяся на готовый канат, выходящий из вытяжной машины. Чекмень безостановочно посылал на свивальную тележку, взад-вперёд, словно челнок, ездящую по коротким рельсам, безостановочно посылал скручивающиеся нити. Пар висел в воздухе, гремели цепи, передающие от основного вала движение механизмам. Тележка с равными промежутками времени оглушительно стукалась в отбойные станины, чтобы на противоходе также свивать канат. Ему показалось, что он попал в центр сражения, на поле жестокой битвы, где разрываются ядра, раздаются ружейные залпы и крики раненых. Ему стало неприятно и захотелось немедленно уйти. Зачем — странная мысль мелькнула — зачем он ехал сюда? Что, в самом деле, Россия не обойдётся без немецкой канатной дороги? Вили пеньку тысячу лет, смолили русской смолой… Подавил в себе безотчётный страх и глупые мысли, происходящие от страха.

Мастер в кожаном фартуке на голом по пояс теле равнодушно сосал трубочку, время от времени подливая из узконосой лейки масло в ступицы железных колес. Каждый раз, перед тем как подлить масла, он пускал коричневую от табака слюнку в ведро, причём слюна вылетала, словно бы безо всякого его усилия, сама по себе. Так же равнодушно он взглядывал на посетителя, словно бы говоря: «Du kannst mich mal».[73]Его плоское лицо с круглым, как луковица, носом и прищуренными голубыми глазками почему-то потом до самой смерти вспоминал он — уже через много лет… Так нет же, нет, проклятая немчура!

Он так и вслух произнёс тогда:

— Нет! Нет!

Управляющий нагнулся к его уху, чтобы прокричать:

— Hatten Sie geruht, etwas zu sagen, Herr Ochotnikow?

— Gut! — он тоже прокричал тому в ухо. — Sehrgut!

— Ja! Die beste deutsche Seilerei! Bestes Manilaseil! Nach einer Seilerei mit Wasserad-Antrieb muessen Sie nach Koeln fahren! Koeln am Rhein. Koeln am Rhein! — оралнемец, вдесятыйраз, какдурачкумаленькому, повторяяужесказанное. — Fahren Sie nach Koeln, dort koennen Sie die beste Seilerei mit Wasserrad-Antrieb kaufen!

— Gut! Koeln!

— Ja! Ja! In Koeln gibt es die besten Seilereien mit Wasserrad-Antrieb![74]

Самые лучшие, майне херр, самые лучшие дороги — в России. В том числе и канатные дороги. Словно бы новым пеньковым канатом скреплённое государство, обретшее средства к существованию и прочность скрепляющих его государственных, а также иных прочих уз, прочное государство станет надеждою Европы при его канцлерстве. И замер от этой мысли. При его канцлерстве. Сидя в обшарпанной карете, качающейся на знобящем весеннем ветру, так думал. Остановились мечты, только когда карета встала.

— Ну что? Опять застрял, дурак?

— Дык, барин… Весна вить, знамо дело… Оно как разлило, гля…

— Давай, вези, знай! — он высунулся из окошка. — Вези! Не разговаривай!

Хлыст прошёлся по несчастным лошадиным спинам. Вщюк! И ещё раз: вщюк! Дёрнули лошади, и карета на этот раз дернулась так, что, показалось, сей же миг вся развалится или оборвутся постромки, стало бы с них, дураков! Тогда на руках понесли бы до дома. Дёрнули, значит, дёрнули и выволокли из очередной ямы, ждущей давно уже колеса и неохотно его отпустившего; потом пошло лучше, к берегу подвезли совсем уж хорошо — с высокого берега снег давно съехал в реку, дорога тут очистилась и почти подсохла. Да, вот именно здесь и ставить водяное колесо да канатную дорогу.

Выбрался, подбирая распахнутую шубу, из кареты на границе чистой земли, вдохнул полной грудью весенний воздух. Ветер дул, так речным сквозняком несло даже на небольшой этой верхотуре, как, наверное, на самом высоком небе дуют Божьи ветра. Перекрестился и поклонился, словно магометанин, востоку. Господи! Хорошо! Хорошо! Хорошо!

Сапоги по вершок, почитай, ушли в грязь; вываживая ноги, двинулся, переваливаясь, на кривых своих ногах двинулся к лодочному сараю на самом обрыве — не заезжал с лета сюда. Дранка на одной стороне крыши совсем разошлась, обнажая край матицы и кривые брёвнышки обрешётки, низкая дверца подперта оказалась выточенным колышком — словно бы в лапту тут играли дети и лаптой подперли дверь. Эх, подлецы мужики, подлецы…

Со скрипом отворил, теперь дунуло сыростью. Из щелей в брёвнах и сквозь крышу падали жёлтые радостные лучи. Тут снег под дырою лежал ещё совсем не тронутый, ровно наметённый на две худые — тоже видно было — плоскодонки. Сбоку вертикально, прислонённый к стене, стоял довольно-таки справный долблёный ялик, его он не помнил по прошлому году, как такой и не унесли мужики. Ещё стояли весла в углу. А вот бухты каната, отличного каната, бухты каната, лежащей тут с осени, он прекрасно помнил, каната не было — огромное коричневое пятно осталось посреди наметённого снега и бесформенные, гладкие следы валенок на этом снегу. Чтоб унести весь канат, человек потребно двое или аж трое, даже — что! — человек четверо; сговорились, воры! Он вышел наружу посмотреть, куда ведут следы — в Барыбино или в Юдино. Это ж надо было решиться! Ни колодок не боятся, ни плетей не боятся, ничего.