Читать книгу - "Пояс Богородицы - Роберт Святополк-Мирский"

Конюх, наконец, пришел в себя и хотел схватить хозяйскую руку для поцелуя, но Картымазов хлопнул его по плечу и вышел.

В доме он, наконец, ласково обнялся с женой и сыном.

Потом спросил:

— А где мои псы?

— Заперты все на псарне! Где ж еще! Война ведь во круг!

— А, ну да — это правильно, — успокоился Федор Лукич.

Горячий обед ждал на столе.

Жена и сын наперебой рассказывали ему новости и успели сообщить почти обо всем.

Ровно через полчаса конюх доложил, что лошадь подана.

— Ой, — всплеснула руками Василиса Петровна. — Уже? Феденька, ты хоть по дороге заедь в Медведевку, повидай внучков и Настеньку — она так обрадуется!

Картымазов секунду колебался.

— Нет, — сказал он. — Это крюк. Поеду прямо на Москву. Меня великий князь ждет.

Всю последующую жизнь он жалел об этом решении…

…— Я никуда не поеду! — упрямо заявила Софья Фоминична.

— Послушай, государыня, — начал раздражаться Иван Васильевич, — нельзя рисковать! Ты и наши дети — самое ценное, что у меня есть! Я уверен, что нам удастся справиться с Ордой, но ты же сама знаешь — береженого Бог бережет!

— Государь, — повысила голос Софья, — я не желаю на глазах всего моего народа позорно бежать из столицы в час опасности! Я византийская принцесса! Мои предки гибли, но никогда не бегали от врага!

Иван Васильевич наклонился и яростно зашептал ей на ухо:

— Пойми, наконец, дура, — у нас полная казна! Все, что я привез из Новгорода, и еще кое-что! Кто мы с тобой будем без этого, а? Мало ты нищенствовала в юности — хочешь еще и в старости?!

Софья прекрасно умела держать себя в руках. Несмотря на оскорбление, ее трезвый, холодный, рациональный ум мгновенно произвел необходимые операции. Аргумент "ты и наши дети" был всего лишь красным словцом и ничего не значил, а вот полная казна — это действительно серьезно. С этим шутить нельзя.

— Хорошо, — покорно сказала она, — я послушная жена и должна подчиняться мужу. Так меня учили. Я смиренно сделаю все, как ты хочешь. Ты ведь знаешь, я всегда делаю все, как ты хочешь. Но если ты еще раз назовешь меня дурой, я отрежу тебе…

Иван Васильевич крепко поцеловал супругу.

— Выедешь завтра же, — сказал он, — казну уже тайно грузят на подводы. Их будет много. Я дам тебе свой государев полк для охраны. Мне он не нужен, я и так с войском. Поедешь в Дмитров, там будут ждать суда. Погрузите все — и на Белоозеро. Помни, Зоя, теперь все наше будущее находится не в моих — в твоих руках! И не только наше — целого княжества!

— Я еду, — склонилась перед мужем византийская принцесса, думая совсем о другом.

…Ах, как жаль, что нету тебя воображения, дружок! Выше княжества ничего не видишь… А я вижу некняжество, не королевство — империю! Великую и могущественную, как некогда Рим! И так будет — я одна знаю почему!

Перед отъездом великая княгиня спустилась в подземелье и долго молилась там о спасении Москвы святому апостолу Андрею…

…Оказалось, что Картымазов разминулся с гонцом, посланным великому князю его сыном.

Когда гонец привез известие, переданное Сафатом, великий князь втайне пожелал, чтобы сын его не послушал и остался с войском в самом опасном месте — там, на Угре, но когда Картымазов привез именно такой ответ, Иван Васильевич в душе странно встревожился.

Вишь, он какой самовольный, оказывается… Тихоня… Читатель… Я всегда знал, что в тихом омуте…

Если он сейчас ослушался, что же будет, когда ему за тридцать станет? Приглядывать за ним надо…

И может быть, именно в этот момент зародилось в душе великого князя совсем маленькое, очень скрытое, но какое-то недоброжелательное чувство к своему сыну, которое сыграет впоследствии свою роковую роль.

Однако надо было думать о делах насущных.

После отъезда великой княгини Иван Васильевич, посовещавшись, как обычно, с матерью, Патрикеевым, приближенными боярами и духовенством, принял ряд мер по защите державы. Отряд дмитровских воинов он отправил защищать Переславль, часть московской рати — Дмитров и, наконец, повелел поджечь все посады вокруг Москвы.

Всю столицу заволокло черным едким дымом, и когда великий князь выезжал из нее третьего октября со своей свитой, вся одежда покрылась сажей и копотью.

Москву он оставил под защитой верховного воеводы Ивана Юрьевича Патрикеева, там оставались его мать и все верховное духовенство. Митрополит Геронтий провожал государя до самых ворот, где, кашляя от дыма и гари, отслужил торжественный молебен, на котором сказал:

— Мужайся и крепись, сын мой духовный, как истинный воин Христа! Избавь врученное тебе Богом стадо от грядущего зверя! Не слушай мнимых друзей мира, коварных и малодушных! Победа даст нам избавление! Господь нам поборник!

— Аминь! Да будет так! — кричала толпа, которая недавно едва не забросала своего государя камнями, и под эти крики он выехал из Москвы.

Он остановился в городке Кременец, на реке Луже, недалеко от Медыни, и тотчас послал гонцов ко всем воеводам, объявив, что берет на себя отсюда верховное командование всем войском.

Великое противостояние на Угре вступило в решающую фазу.