Читать книгу - "Меч и ятаган - Саймон Скэрроу"

— Разве у сэра Мартина нет своего эсквайра? — спросил Томас.

— Он ему не по карману, сэр. Их семью в свое время дочиста разорил наш Старый Медный Нос — и земель лишил, и всего на свете. Давно, много лет назад. Потому-то, начать с того, сэр Мартин и вступил в Орден. За своим оружием и снаряжением он следит сам. Прямо так мне и говорит: не лезь не в свое дело. А я ему только печь топлю, кухарю да подметаю иногда. Понятно, теперь, когда у нас в обители есть свой оруженосец, то, может, наш юный господин хоть чем-то сэру Мартину да пособит?

Ричард исподтишка остро глянул на Томаса, поведя головой из стороны в сторону: дескать, ни-ни.

— Конечно, пособит, — улыбнулся Томас. — Я сам об этом позабочусь.

Ричард уже не кольнул, а прямо-таки ожег взглядом.

— С вашего позволения, сэр, остальную поклажу я отнесу к себе.

Томас благосклонно кивнул.

— Прошу чуток повременить. — Дженкинс прошел к столу, где на небольшой тарелке стояла толстая свеча в оплавленной горке воска. К свече он поднес подсвечник, и спустя мгновение фитилек на ней с легким треском расцвел, отчего в комнате стало светлее. — Ну вот. Теперь, юный господин, пойдемте.

— Когда обустроишь эсквайра, — сказал слуге Томас, — принеси мне кувшинчик подогретого вина. Мне о многом хочется расспросить, и прежде всего о том, как протекала здесь жизнь после моего отъезда.

— Не премину, сэр, — подмигнул Дженкинс. — Расскажу с удовольствием, а заодно и сам разузнаю, как там нынче дела в Англии.

Слуга жестом указал эсквайру — мол, ступай вперед — и сам вышел следом, аккуратно прикрыв за собой дверь. Томас оглядел комнату. Она была ему смутно знакома. В свое время здесь, кажется, квартировал сэр Энтони Торп, коренастый, в летах, рыцарь из какого-то захудалого манора[41]в Норфолке. Он еще, помнится, имел обыкновение спать при открытой двери, и густой его храп басами разливался по коридору, тревожа сон товарищей.

Повесив на крючок плащ, Томас взял тарелку со свечой и бесшумно подошел к двери. Из смежной кельи доносились приглушенные звуки: судя по всему, Дженкинс пытался разговорить юного эсквайра. Томас, подняв задвижку, вышел в коридор, возвысив для лучшего обзора свечу. Одним своим крылом коридор шел к кухне, а по обе его стороны располагались двери в комнаты рыцарей и каморки оруженосцев. Тусклая полоска света напротив выдавала обиталище сэра Мартина. Томас повернул в другую сторону и таким образом вышел в переднюю.

Ступал он осмотрительно, но все равно звук его шагов был отчетливо слышен. Напротив входа находился большой камин, который обычно пустовал и сооружен был, казалось, исключительно для того, чтобы подчеркивать пустоту и безмолвие. Остановившись, Томас неторопливо огляделся, воскрешая в памяти образы прошлого. В воздухе едва уловимо припахивало жареным — запах, вполне обычный для Англии, но здесь, в этом месте, он с неожиданной яркостью воссоздал воспоминание о первом дне, проведенном когда-то Томасом в стенах обители. В семнадцать он посвящен был в рыцари, а через год вступил в Орден, и его сердце неофита распирало от гордости, когда он за уставленным блюдами и кубками столом сидел в компании английских рыцарей, таких же молодых, как он. Снеди и выпивки было вдоволь, под сводом небольшого зала стояло душное тепло, а в воздухе витало сытое урчание беседы со всплесками смеха.

Вспоминались и лица. Сэр Гарри Белтэм — круглолицый, огненно-рыжий бородач с пятнами наливных прыщей, который, заразительно хохоча, от избытка дружеского чувства так хлопал юного Томаса по спине, что тот, если б не сидел, точно отлетал бы от стола. Сэр Мэтью Смолетт, валлиец, жилистый и такой темный, что поговаривали, будто в роду у него не обошлось без мавра. Спокойный, скупой на слова, он, вдумчиво мерцая глазами, с тонкой ухмылкой оглядывал товарищей и время от времени отпускал колкие, не в бровь, а в глаз, реплики, прозрачно намекая, кто здесь истинный острослов. Были и другие, воспоминание о ком вызывало в сердце теплоту и отраду. И, наконец, Оливер Стокли — некогда друг (во всяком случае, Томас когда-то так считал), а на момент расставания уже заклятый враг. Недавняя, похожая на стычку встреча с бывшим товарищем прервала ход воспоминаний.

Воспоминания истаяли, оставив лишь холод и темные тени вокруг. Повторная попытка воссоздать в памяти ту дружескую пирушку ничем не увенчалась: старание как-то ослабло. С нелегким сердцем Томас возвратился к себе в комнату и открыл суму. Внутри там лежало кое-что из одежды и горстка личных вещей: щетки, серебряное распятие. Перед этой фамильной реликвией он некогда возносил молитвы изо дня в день, ежеутренне и ежевечерне. Взяв распятие, Томас с минуту задумчиво его созерцал, после чего поместил на столик у стены. Кожаный мешочек он намеренно оставил напоследок. Ослабив тесьму, бережно извлек из его замшевого нутра золотой медальон и, после небольшого колебания открыв крышечку, устремил взор на темный локон волос внутри. С минуту недвижно сидел, а затем вытянутым мизинцем медленно, бережно погладил шелковистую прядку.

«Мария…»

В дверь постучали. Томас мгновенно защелкнул крышечку, сунул вещицу в мешочек, а его кинул в единственный ящик стола.

— Войдите.

Зашел Дженкинс с подносом, на котором теснились подсвечник, закупоренный кувшин и две медные чарки. Повернувшись, он плечом притворил дверь, после чего прошел через комнату и поставил поднос. Сидящий на кровати Томас указал на стул. Дженкинс благодарственно кивнул и со сладким кряком уселся, после чего откупорил кувшин. Первую чарку, налив, протянул рыцарю и лишь затем налил себе.

— Ну что, за старых товарищей и за друзей, которых с нами нет, — провозгласил Томас, поднимая чарку.

Выпили. Подогретое вино было приятно терпковатым на вкус и отрадным для желудка. Томас, сделав пару глотков, зажал чарку в ладонях и с теплой улыбкой поглядел на смолоду знакомого слугу обители, последнего из оставшихся. Дженкинс, осушив свою чарку до дна, залихватски стукнул ее донышком о стол и утер рот старческой ладонью.

— Хоть капля, а приятно.

— Капля? — поднял бровь Томас. — Мне кажется, ты скромничаешь.

Слуга пожал плечами:

— Когда днями сидишь наедине с собой и даже словом перемолвиться не с кем, собеседником невольно становится вино.

Томас понимающе кивнул.

Между тем Дженкинс, подавшись вперед, доверительно сообщил:

— А ваш эсквайр, надо сказать, не очень-то доволен своей долей. Уж вы меня извините. Да и на деле это у него сказывается.

— Вот как?

— Я когда его в каморке обустраивал, то попробовал разговорить. А потом вижу, парень не в духе. И за снаряжением вашим, гляжу, ухаживает ни шатко ни валко. Кожа ваших башмаков пересохла, на клинке ржавчина — куда ж это годится? В старые добрые времена вещь просто немыслимая. Тогда и за меньшую провинность пороли. А ведь он не мальчик, должен уже смыслить в своем деле.