Читать книгу - "Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения - Ирина Паперно"

Вернулся Лева.

Застрелился Фадеев (2: 205).

При следующей встрече они обсуждали слухи о самоубийстве Фадеева: официальной версией был алкоголизм, но многие хотели видеть в этом поступке признание вины за участие в преследовании писателей и акт искупления (2: 210).

Чуковская хлопотала о посмертной реабилитации мужа, Матвея Бронштейна, приговоренного в 1938 году к «десяти годам без права переписки». Первым шагом было признание факта его смерти. В феврале 1957 года ее вызвали в контору ЗАГСа (записей актов гражданского состояния) для получения свидетельства о смерти, и она записала, что «эта жалкая, лживая, казенная бумажонка потрясла меня заново» (2: 245). Во дворе ЗАГСа, читая «бумажонку», она вновь пережила событие девятнадцатилетней давности: «…и это уже не ЗАГСовский двор, а очередь перед окошечком тюрьмы на Шпалерной. Не память, а явь. Не девятнадцать лет назад, а сейчас. Человек за окошечком, с одутловатым белым лицом ночного палача, отвечает мне: „выбыл!“ (вместо „расстрелян“, согласно инструкции, чтобы бабьего визга поменьше)» (2: 245). В дневнике Чуковская рассказала историю получения свидетельства о смерти дважды. Во второй раз она описала, как она рассказывала об этом Ахматовой, и привела дополнительные детали. Дата смерти: 18 февраля 1938 года. Причина: прочерк. Место: прочерк. По просьбе Ахматовой, она сообщила ей – а с ней и будущим читателям записок – детали церемонии, страшной в своей незначительности: уютное помещение, в котором также регистрируют браки; «круглый стол, покрытый бархатной скатертью с кисточками»; болтовня служащих; неумолкающее радио и портрет Сталина во весь рост, от пола до потолка. Чуковская определила эту потрясшую ее процедуру в этнографических терминах: «Этот обряд входит в ритуал реабилитации. Ведь она посмертная; стало быть, сначала надо засвидетельствовать смерть. Все правильно» (2: 247). Позже она описала и получение справки о посмертной реабилитации «за отсутствием состава преступления» (2: 254). Ей было нелегко передавать такие события в дневнике. Через несколько месяцев она подвела итог этому времени: «„слово плохо берет“, как сказано у Герцена»; «недневниковое время» (2: 254–255).

«…но я сама – понимаю ли?»

Слухи о «секретной речи» Хрущева о «культе личности Сталина», признавшей «массовые репрессии и грубые нарушения социалистической законности», произнесенной на закрытом заседании Двадцатого съезда КПСС 25 февраля 1956 года, дошли до Чуковской и Ахматовой 29 февраля (2: 185). (Лев еще был в лагере.) Через несколько дней, накануне годовщины смерти Сталина, они встретились, чтобы отпраздновать (они еще не читали речи): «Праздновали мы так: Анна Андреевна велела смочить полотенце холодной водой, легла и положила его себе на лоб» (2: 189). С этой позиции она произнесла свою историческую речь о конце сталинской эпохи. Сидя у ее изголовья, Чуковская слушала и запоминала (и в тот же день записала слова Ахматовой в дневнике):