Читать книгу - "Дюма - Максим Чертанов"

Кордье-Делану попросил доделать свою пьесу «Кромвель и Карл I» для «Порт-Сен-Мартена», Дюма подписываться не стал (работа заняла два дня), пьесу играли 21 мая. Куда тяжелее было с настоящей вещью — «Дон Жуаном». «Я был поглощен идеей, что смогу реализовать мою фантазию лишь с помощью музыки» — каждый день ходил в консерваторию или в церковь слушать орган. 5 мая открылся новый громкий процесс: 164 республиканца обвинялись в мятеже апреля 1834 года (главный обвиняемый, Кавеньяк, скрывался несколько месяцев, был арестован в феврале 1835-го; Этьен Араго отсиделся в Вандее), палата пэров издала оригинальный указ: обвиняемые не имеют права говорить. Ни Гюго, ни Дюма на процесс не ходили. Сколько можно слушать про одно и то же… Наконец удалось собрать деньги на продолжение поездки; 12 мая Дюма, Жаден и — вместо Леконта — Ида Ферье выехали в Лион.

Дальше опять Марсель, замок Иф, Дюма осмотрел камеру, где сидели знаменитости, собрал версии о Железной Маске — для чего-нибудь пригодится, на июнь осели в Тулоне, там он посещал каторгу и дописал «Дон Жуана» на музыку композитора Луи Александра Пиччини: ангелы говорят стихами, остальные — прозой. Труайя пишет, что он эту вещь «кое-как навалял» — но современные критики иного мнения: тонкая вещь, слишком оригинальная, чтобы ее поняли. В конце июня — Ницца, дальше — Италия, то есть ряд отдельных государств со своими порядками. Начали с Генуи, но полиция попросила уехать: у нее есть сведения, что Дюма республиканец, то бишь потенциальный преступник. Оттуда в Ливорно, затем во Флоренцию, столицу Великого герцогства Тосканского, сменившего в 1532 году Флорентийскую республику, правил там герцог Леопольд II, либерал. Родина искусств, чудный климат, красота, свобода, давно отменены пытки и смертная казнь, попы отстранены от образования и почти нет цензуры. Флоренция не щетинилась при виде иностранцев, им легко давали гражданство, они строили фабрики, как Демидов: интернациональный коммерческий и культурный рай, наводненный политэмигрантами. Пробыли там три недели, Дюма собирал материалы о войне гвельфов и гибеллинов (эти магические слова — названия политических партий в XII–XVI веках, первые — за папу римского, вторые — против); написал статью о них и перевел (итальянский он знал хорошо) фрагменты «Божественной комедии», опубликовав их в марте 1836 года в «Обозрении двух миров».

А дома происходили события, достойные романа. 12 июля Кавеньяк и еще 26 обвиняемых по «делу 15 апреля» бежали из неприступной Сан-Пелажи. Организовали это один из их адвокатов Этьен Араго и Арман Барбес, будущий соратник Бланки; Араго и Барбес остались в Париже, Кавеньяк бежал в Англию. (Суд над остальными длился еще девять месяцев, большинство были осуждены на ссылку или тюрьму.) Побег был фантастический, но о нем Дюма не написал — эти люди от него были все дальше. 28 июля на параде Национальной гвардии террорист взорвал бомбу, пытаясь убить Луи Филиппа и его семью, погибли, как обычно бывает, 18 ни в чем не повинных людей, 42 человека были ранены, король отделался царапиной. Террорист, корсиканец Джузеппе Фиески, авантюрист и игрок, заявил, что у него были сообщники Пепин и Мори, республиканцы. Считают, что он их оговорил, есть также версия, что он был полицейским провокатором, но это вряд ли, так как гильотинировали и «сообщников», и его. Подарок королю: во всем винили «Лигу прав человека», все ее осуждали, даже Каррель написал, что в деле «видна рука Кавеньяка». (В 1836-м Каррель брал у Кавеньяка в эмиграции интервью, тот клялся, что ни при чем, скорее всего, так и было, французские революционеры индивидуальным террором не увлекались, у них был один метод — вывести людей на улицу, а там видно будет.)

Дюма это тоже вышло боком: когда в конце июля он приехал в Рим и, желая посетить королевство Неаполь, где правила ветвь Бурбонов, попросил визу, ему отказали по причине неблагонадежности (а также приняв его за родственника генерала-бонапартиста Матье Дюма). Он достал фальшивый паспорт (фотографий-то не было) через знакомого художника Гишара и 2 августа был в Неаполе. Там ему попалась очередная незаурядная женщина, певица Каролина Унгер-Сабатье (1803–1877): он видел ее в Париже год назад, теперь посещал ее салон и начал ухаживания. Ей надо было в Палермо, ему тоже, 23 августа поплыли вместе (Ида осталась в Неаполе, где, предположительно, уже нашла другого мужчину) на «сперонаре» (маленьком одномачтовом паруснике), и там, как он писал в книге «Любовное приключение», изменив имена и даты, певица стала его любовницей. Она любила другого, связь вышла короткой и бестолковой. Что он все время делал не так, мы не знаем. Возможно, проблема была в том, что выдающиеся женщины, которых он пытался добиться, были несвободны, и он знал это, и им двигало желание «отбить», потягаться с соперником — но он был слишком (или недостаточно) настойчив и всегда проигрывал…

С 16 сентября по 4 октября он был в Мессине и там написал пьесу «Капитан Поль» об адмирале Поле Джонсе, герое Войны за независимость США, отчасти по мотивам романа Купера «Лоцман». Распрощался с Унгер и поехал на Сицилию. Катанья, Сиракузы, нищий остров Пантеллерия («Настоящий голод — с криками страдания, хрипами непрерывной агонии; голод втрое ускоряет старение девушек, в возрасте, когда женщина еще нравится, сицилианка уже развалина»), потом приплыл на Джиргенти и оттуда направился пешком в Палермо с проводником-бандитом: на Сицилии все были нищие или бандиты. «В странах, подобных Испании и Италии, где плохо организованное общество не дает подняться тому, кто рожден внизу… ум оборачивается бедой для человека низкого происхождения; он пытается вырваться из рамок, которыми судьба ограничила его жизнь, видит источник света, которого ему не суждено достигнуть, и, начав свой путь с надеждой, кончает его с проклятием на устах. Он восстает против общества… и сам возводит себя в ранг защитника слабых и врага сильных. Вот почему испанский и итальянский бандит окружен ореолом поэзии и народной любовью: почти всегда в основе того, что он сбился с пути, лежит какая-нибудь несправедливость». Еще в Париже композитор Беллини сказал ему, что хочет писать оперу «Паскаль Бруно» о знаменитом сицилийском бандите, нужно либретто; Дюма посетил дом Бруно, вернулся в Палермо, засел за либретто и повесть о разбойнике; услышал, что филантроп Пизани организовал психиатрическую лечебницу, где больных не держат в цепях, а занимаются с ними музыкой и чтением, побывал там, написал очерк. Где бы он ни был, он не пропускал ни одного сумасшедшего дома, ни одной тюрьмы: страдание было его главной, если не единственной, темой.

«Сперонара» доставила его в Неаполь к Иде 6 ноября, а 20-го он был арестован как проживающий по подложным документам и депортирован в Рим; между этими делами он написал маленький шедевр «Корриколо» (название дорожной повозки): «В середину садится толстый монах, образуя центр человеческой общности, влекомой корриколо, подобно круговоротам из душ людских, которые видел Данте в круге первом. На одном колене он держит какую-нибудь свеженькую кормилицу, а на другом хорошенькую крестьяночку; по обе стороны от монаха, между колесами и кузовом, располагаются мужья этих дам… наконец, под осью экипажа, между колесами, в сетке с большими ячейками, раскачивающейся из стороны в сторону и снизу вверх, копошится нечто бесформенное, которое смеется, плачет, стонет, вопит, поет, зубоскалит и которое невозможно даже различить в пыли от лошадиных копыт: это трое-четверо детей, неизвестно кому принадлежащих, неизвестно куда направляющихся, неизвестно чем живущих, оказавшихся там неизвестно как и неизвестно почему там остающихся». В Риме заинтересовался раскопками Помпей и Геркуланума, собирал материалы о Нероне и Калигуле — пригодится; съездил в тюрьму в Чивитавеккья и, наконец, попросил аудиенции у папы Григория XVI («о котором говорили: вино и женщины его Евангелие, его скипетр — топор палача»).