Читать книгу - "Коллонтай. Валькирия и блудница революции - Борис Соколов"

"Милая Валя, ясная моя девочка с горячим наболевшим сердечком! Ваше письмецо <…> — радостный подарок. Я не ошиблась в Вас. И после Вашей весточки ко мне яснее вижу Ваш облик. Пишу Вам и думаю: а что если мой порыв сердца просочится через песок непонимания? <…> Что если она из тех чужих мне женщин с мелко бабьими черепочками? Нет, Вы юная, порывистая, горячая и "человечек". Хочется взять Вашу милую головку обеими руками и нежно Вас поцеловать.

Вы пишете о чувстве "неправоты" и "раскаяния".

Не надо этого, девочка! Ведь страдания все позади. Давно не было так светло, покойно и радостно у меня на душе, как с тех пор, как все стало ясно. Вся мука этих двух лет для всех нас троих построена была на том, что до лета прошлого года не было ПРАВДЫ, а с осени была ПОЛУПРАВДА. Из писем Павла Ефимовича <…> у меня создалось впечатление, что Вас с ним нет, что эта "связь" (я ведь все время считала, что это просто "связь") порвана. Иначе неужели же, милая Валя, Вы думаете, что я бы устраивала приезд Павла сюда? Чтобы длить общую муку? <…>

Но теперь все сложилось к лучшему. Приезд Павла <…> помог мне наконец понять, на чем основаны Ваши отношения с Павлом. Если бы я знала, что здесь не "связь", а любовь, красивая, властная, молодая обоюдная любовь, неужели я не сделала бы еще два года тому назад то, что делаю радостно сейчас? Сколько мук и страданий было бы этим спасено! <…>

Милая девочка, настойте теперь, чтобы Павел признал Вас открыто своею женой. Пусть кончится эта никому не нужная игра в "прятки". Это вовсе не значит, что я "рву" с Павлом, нет, мы слишком большие друзья-товарищи с ним, чтобы такой разрыв был нужен. Но женой Павла, признанной всеми, должны быть Вы, девочка милая. <…> А я ведь всегда была "холодная женщина" и, как ни старалась, из любви к Павлу, надеть на себя личину "жены" — это мне совсем не удавалось. <…>

Не терзайте себя сомнениями, юная, милая девочка, что я хочу отнять у вас Павла. <…> И не жалейте, что Павел приехал сюда, — теперь всем будет легче, потому что все ясно. <…> Забирайте Павла и с просветленными глазками и успокоенным сердечком уезжайте ВМЕСТЕ в Могилев, в открытую. Мое дело — позаботиться о том, чтобы это не повлекло неприятностей Павлу ни с какой стороны. А в дни сомнений помните: "Вы — Павлика Она". Теперь улыбнитесь мне и протяните руку той, для кого всегда близка боль женского сердца. А. К.".

Но с "Лучиком" любовь у Дыбенко продлилась не так уж долго. Оказавшись в Москве, Валентина отказалась следовать с Павлом к новому месту службы и лишь изредка навещала его. Узы брака их нисколько не сковывали, оба активно крутили новые романы. В письмах к Коллонтай Дыбенко сообщал своей "бывшей", что Валентина "стала совсем невыносимой". После одиннадцати лет супружества, в 1934 году, последовал вполне ожидаемый развод. У Дыбенко завязалась громкая связь с бегуньей-рекордсменкой Зинаидой Ерутиной, с которой познакомился в Средней Азии. После двух лет сожительства она подбросила ему ребенка (не факт, что от него) и ушла. У Дыбенко был уже роман с другой Зиной — 27-летней учительницей Зинаидой Карповой.

Совершенно неожиданно Мария Ипатьевна сообщила, что выходит замуж за норвежского коммуниста Лайфа-Юлля Андерсена, который помогал советским сотрудникам делать обзоры прессы.

Коллонтай писала Щепкиной-Куперник: "Видишь ли, мои муж стал засыпать меня телеграммами и письмами, полными жалоб на свое душевное одиночество, что я несправедливо порвала с ним, что случайная ошибка, "мимолетная связь" не может, не должна повлиять на чувства глубокой привязанности и товарищества, и все прочее… Письма были такие нежные, трогательные, что я уже начала сомневаться в правильности своего решения разойтись с Павлом, прервать наш брак. И вот явилась моя секретарша Мария Михайловна. Первое, что она рассказала мне, что Павел вовсе не одинок, что, когда его корпус перевели из Одесского округа в Могилев, он захватил с собою "красивую девушку", и она там живет у него…

Взбесило меня другое. Моя секретарша тут же рассказала, что Павел заказал на мое имя и будто бы по моему поручению всякого рода женского барахла. Ты знаешь мою щепетильность на этот счет, и вдруг "заказ" в Наркомпрод для Коллонтай — сапоги, белье, шелковый отрез и бог знает что еще. Все это для "красивой девушки" под прикрытием имени Коллонтай. Я не помню, когда я возмутилась и взбесилась в своей жизни… Тут же написала письмо в ЦК партии, прося их не связывать моего имени с именем Павла, мы с ним в разводе де-факто. Я ни в чем не нуждаюсь и прошу известить Наркомпрод, что никаких заказов не делала и впредь делать не стану. В Норвегии все необходимое имею и купить могу… Пусть Павел поплатится…"

В Москве он получил отпуск "для лечения легких в горах Норвегии". Но после приезда Павла возродить прежнюю любовь так и не удалось. Александра разочарованно писала в дневнике: "Ложь, помноженная на ложь! Каждый день, каждый час. <…> Он пишет ЕЙ все время, неумело скрывая от меня <…>.

Невероятная усталость и тупая до отчаяния тоска. Сознание <…> непоправимого. Наконец-то я поняла: надо уступить, немедленно уступить Павлиной красавице место жены. <…> Если ему нравится молодая содержанка, это, в конце концов, его дело. <…> Говорят, что она из типа совбарышень. <…> Ну и вкусы у нее! Заказала Павлу список заграничных подарков. Вполне типично для этого типа. Des maillots de soie, de la belle lingerie etc (шелковые рубашки, красивое белье и т. д. — фр.) <…> Павел о ней говорит как о дочери польского аристократа. А по-моему, просто плебейка <…>". И она порвала с Павлом, подарив ему на прощание последнюю бурную ночь. "Это конец, — предупредила Александра. — Раз и навсегда". И после этого они предались небывалой страсти. В дневнике Коллонтай охарактеризовала их последнее любовное свидание, заставившее ее вспомнить молодость, как "пик страсти", "угар". Секс продолжался много часов подряд. Она не вышла ни к чаю, ни к ужину. Может быть, еще надеялась, что их любовь обретет второе дыхание. Но не получилось. Дыбенко моментально собрал свой багаж и тотчас уехал, хотя виза его была действительна еще целый месяц. С дороги послал телеграмму — ее содержание комментировать трудно, смысл очевиден, цель неясна: "Мой большой крылатый голуб моя голандская девочка Павел любит тебя последней встречи твой твой Павел". Александра не ответила. А в дневнике записала: "Вот и конец! <…> Вот и конец! <…> Вот и конец! <…>".

По приезде Дыбенко в Осло Коллонтай записала в дневнике: "Первое время на душе было светло, хотя… оттеночек чего-то недосказанного чувствовался. И рада, и будто "любят", а что-то в душе на дне грызет… Иду из полпредства и думаю: "Ну, чего же тебе еще надо, неудовлетворенная, мечущаяся душа? Павел здесь, все ясно, отношения — без боли, нежные. Чего же не хватает?"

А мне тоскливо… Как бывало только летом в Одессе, когда я, слепая, незнающая, что-то чувствовала, улавливала, отбрасывала, сама стыдилась своих подозрений и страдала от клубка лжи, что нас всех окутывал. Вхожу в комнату, Павел пишет письмо… Увидела — ей!.. Сначала думала, что лечу в мировое пространство (что пропасть! Именно чувство, что теряешь связь с землей, нет опоры). Объяснялись, все, как полагается. Вспылила. Потом пришла в отчаяние. Потом была минута чисто женского удовлетворения — мести. Ага, все-таки любит! Ага, сейчас он со мною! Потом невероятная усталость и тупая до отчаяния тоска. Два дня ходила во хмелю тоски-боли. Потом приняла веронал, заперлась на ночь одна. Наутро встала будто новая, внутренне освобожденная. Поняла: надо "уступить", немедленно уступить ей, Павлиной красавице, место "жены". Если он любит еще частью сердца — останется душевная связь со мной. Но роль жены нет, довольно! Вся история-то из-за того, что все последние годы щеголяла в роли жены. Мне душно в этом наряде, я сама не своя… Пожалуйста, Валентина Александровна, вы желаете стать женой Павла Ефимовича? Честь и место. Я отхожу. И с этого дня отношения наши с Павлом круто изменились. Я точно сбросила с себя чужую мне личину, я перестала "угождать". Павел увидел меня "новую", и в нем вспыхнул огонек — не любви, а тяготенья-страсти. Мы пережили угар, какого еще не было. Горечь, боль пережитого, неизбежность расставания подхлестывали страсть, придавая ей напряженность небывалую. Раньше фоном наших отношений с Павлом была моя забота о нем матерински-настороженная и его бережливая нежность ко мне как к чему-то "маленькому" и "хрупкому". Меньше всего я была для Павла женщиной. Сейчас это вдруг изменилось. Угар крутил нас со странной силой и мукой… А счастья, светлой, греющей радости не было ни часу… Одним решением, оба сразу мы решили, что пора расстаться.