Читать книгу - "Селена, дочь Клеопатры - Франсуаза Шандернагор"

Сначала он стоял на корме собственной главной галеры, на полуюте вместе со штурвальным. Он внимательно осматривал море, чтобы увидеть, сколько кораблей последовало за ним, сколько их сумело избежать засад, уже несколько недель устраиваемых Октавианом. Горизонт был красным от заходящего солнца и горящих кораблей.

Когда он начал на глаз подсчитывать корабли, то многое увидел: восьмиэтажные весельные «крепости», которые выбросили за борт деревянные башни и все боевые машины; десяток квинкверем^[123], одна из которых до сих пор носила прибитые к борту, как раз над ватерлинией, таран и бархоут^[124] небольшой октавианской галеры; триремы, некоторые новые, другие со сломанными веслами; и случайно, среди бронированных кораблей, – несколько медленных и пузатых транспортных суденышек. Сорок спасшихся кораблей, максимум сорок из двух сотен! Далеко перед ними, мчась, как рой саранчи, неслась египетская эскадра, которую Клеопатре удалось сохранить, – «Антония» с пурпурными парусами и шестьдесят боевых кораблей. Ее эскадра, ее ценная эскадра, которую она берегла как зеницу ока и которую получила не для ведения боя… Оставались только суда с десятью рядами весел, которые он не смог вооружить из-за отсутствия гребцов, поэтому накануне был вынужден отдать приказ потопить их в глубинах залива Акциум.

Вскоре галеры Октавиана перестали преследовать беглецов: они не взяли с собой паруса, на что и рассчитывал Антоний, потому перед сражением потребовал загрузить свой флот парусами. Только присоединившиеся к Октавиану пираты, всегда готовые к погоне, упорно преследовали бежавшие корабли, сделали пробоину в отставшей квадриреме, затем взяли на абордаж огромное транспортное судно, на котором была нагромождена серебряная посуда. Император был побежден и, хуже того, осмеян! Проскользнув, эти разбойники даже приблизились к главной галере! Он вынужден был защищать свой собственный корабль, метая копья вместе с матросами. И тогда император послал египтянке сигнал бедствия, после чего «Антония» сбавила ход, и он поднялся на ее борт.

– Царица просит простить ее, – прошептал покрытый перьями раб, – но она отдыхает в своих покоях.

Отлично! Она не хотела его видеть? Он тоже! И не скоро захочет!

Он в последний раз посмотрел на море с кормы трехмачтового судна: надеялся ли он после двухчасового плавания увидеть вдалеке «плавучие крепости» Сосия, который еще утром командовал левым крылом, своего вечного друга Сосия? Но позади «Антонии» не на что было смотреть, кроме как на длинные белые следы на воде.

Когда стало очевидно, что надежды больше нет, он перешел в носовую часть корабля. Он выслеживал. Вот уже два дня, как он внимательно вглядывался вперед, но опасался при этом не подводных камней, а атаки одного из незаметных отрядов – небольших бирем^[125] с низкими палубами, которые Агриппа, адмирал Октавиана, распределил в засадах вдоль всего греческого побережья, от Левкады до Мефоны. Эти самые биремы с весны топили тяжелые транспортные колонны с египетским зерном и морили голодом его войска.

– Отдохни, генерал, – подойдя к нему, сказал сириец Алексас. – Мы здесь, мы последим.

Но он заупрямился и даже не сдвинулся с места, простояв на носу корабля всю ночь. Как будто он мог еще взять реванш! Как будто еще можно было хоть что-то спасти…

Иногда, изнуренный, он прекращал делать вид, что напряженно высматривает вражеские корабли, и в отчаянии ронял голову на руки. Именно в этой позе его застали Алексас и египетский капитан: они пришли узнать у него ночной пароль. Они говорили по-гречески, а Антоний машинально ответил по-латыни, да к тому же римской поговоркой: «Никто не может развязать нить, сплетенную Фортуной». Он тут же осознал свою оплошность, но не знал, как ее исправить. В конце концов, смесь языков и наций – это то, о чем он мечтал. Как Александр… Александр, которому Октавиан противопоставлял Ромула^[126]! Ну-ну, будем серьезны! Ромул, чья империя помещалась между четырьмя бороздами плуга! А Аполлон? Аполлон против Диониса! И они еще выдвигают своих «национальных» богов, эти куцые рожи! Запретить Исиду, изгнать магов и халдеев, и все для того, чтобы прочно усадить в седло Марса Победителя и Юпитера Громовержца! Цезарь был бы очень удивлен, увидев столь убогого наследника…

Он также был бы изумлен, обнаружив, что его первый лейтенант плачет на носу спасавшегося бегством корабля – поскольку сейчас, после поражения, люди Мецената и Мессалы будут говорить о нем как о беглеце… Сквозь слезы на фоне волн ему вдруг привиделась выдающаяся тень:

– Марк Антоний, сколько раз я тебе говорил, что ты не политик и не стратег? Превосходный тактик – да, и самый лучший оратор, и самый смелый солдат. Но не стратег.

– Тем не менее, Цезарь, кто спас тебя в Алезии?.. И в Фарсале? Ведь в Фарсале именно моя кавалерия встала против Помпея, именно я выдержал удар!

– Верно. Что не мешало мне находиться там же, позади тебя.

– Но все-таки не в Филиппах! Когда я отомстил за твою смерть… В Филиппах я совершенно один сражался с Брутом и Кассием. Исход битвы был настолько неясен, что твой внучатый племянник спрятался в зарослях и даже бросил свой жезл командующего и плащ, чтобы быстрее бежать… Цезарь, я выиграл совершенно один. Без него, без тебя и без богов!

– В ярости, Антоний! Ты победил в ярости. Это твое второе «я» – пылкость… А только что ты испробовал остывшую ярость, и, позволь заметить, это не привело к успеху. Ярость не откладывают на завтра! Ты покинул Эфес более восемнадцати месяцев назад… И год назад – Афины! Планк, Тиций, Деллий, Силаний и Домиций Барбаросса – все твои друзья повторяли: ты слишком затягиваешь…

– Они предали меня! Все!

– Предают только тех, кто проигрывает, Марк Антоний.

– Ах… А Брут?

– Брут предал меня, потому что я проигрывал: римскому народу не нужен царь. Я знаю, что ты мне скажешь: они не правы, они ничего не поняли. Я также знаю, что ты пытался воплотить все мои замыслы и планы, и всегда руководствуешься ими – как преданный «сын»… Антоний, подумай хорошенько, эти планы были составлены до моей смерти! Как ты можешь беспрекословно им следовать, не учитывая того, что я мертв? Меня убили прямо в Сенате из-за идей, которые ты по глупости пытаешься воплотить: завоевание Парфянской империи, объединение Востока и Запада, греческая модель монархии, всенародные божества… Вы продолжаете мое дело, ты и она, как будто ничего не произошло между прошлым, когда я пытался изменить мир, руководствуясь трезвым расчетом, и сегодняшним днем, тринадцать лет спустя. Тринадцать лет прошло со дня моей смерти… Дети мои, у вас отважные сердца, но пустые головы!