Читать книгу - "Половецкие войны - Олег Игоревич Яковлев"

В Печерский монастырь Иаков воротился уже зимой, передохнув сначала в Воине, а затем в одном из монастырей в окрестностях Переяславля.

Нестор, который уже не думал узреть живым своего старшего друга и учителя, встретил его со слезами на глазах. Монастырь возрождался, быстро отстраивался после половецкого погрома, и так же возрождалось в нём усилиями Иакова с Нестором летописание.

209 Кояр – защитный панцирь, состоял из металлических пластин, скреплённых кожаными ремнями.

Глава 33. Ненависть

Когда Святополк вернулся в Киев после неудачной погони за Боняком, в стольном городе были уже известны подробности сечи у Зарубского брода и гибели Тогорты.

В тереме великокняжеском царила тишина, на крыльце встречали его только Ярославец – Бесен со своим угорским дядькой, придворный поп да челядь.

«Да, великая победа! – Великий князь злобно сплюнул. – Всё рати да рати без конца. То Ольг, то Тогорта, то Боняк! Почему у дедов было всё проще?! И со степняками разбирались, и смуты одолевали. А мы не можем… Я не могу!»

После молитвы в домовой церкви и бани решил великий князь заглянуть на женскую половину дворца. Здесь тоже стояла гнетущая тишина, неслышно скользили по половицам холопки. Сбыслава с Предславой, обе в нарядных белых платьицах, украшенных разноцветной вышивкой, приветствовали отца почтительными поклонами.

В покоях молодой княгини было темно, Святополк не сразу заметил фигуру в чёрном, метнувшуюся на него откуда-то сбоку. В последний миг успел он перехватить руку с острым кривым ножом.

– Что удумала, дрянь! – Вывернув длань взвизгнувшей от боли Елены-Айгюн, князь вырвал нож.

– Убивец! – прошипела гортанным глухим голосом половчанка. – Отца убил! Брата убил!

– Вот как заговорила! – зло процедил сквозь зубы Святополк. – А сколько сёл русских твой отец со братцем вместях спалили, сколько смердов моих сгубили и в полон увели, сколько ратников побили! Получили по заслугам! Да и то… Я им почести воздал. Как-никак, родичи. Схоронил обоих в кургане возле Спаса на Берестовом. Можешь побывать там.

По знаку князя челядинка зажгла на столе в покое свечу. Челядинок Святополк к супруге приставил своих, русских, а всех половчанок, верных своей госпоже, велел прогнать, опасаясь тайных интриг и нашёптываний.

На лице дочери Тогорты не было видно слёз и страданий.

– Что, думаешь, я разревусь, когда узнаю о гибели отца? – ядовито усмехнулась Елена-Айгюн. – Отец сам в своей смерти виноват. Зачем отдал меня за тебя? Ты – наш враг, враг всех кипчаков! Ты и каназ Мономах. Отец продал меня тебе! И я не пойду смотреть на его могилу!

«И что делать с этой дрянью?! – размышлял, скрипя от злости зубами, Святополк. – Надо потолковать с митрополитом Николаем. Бывший Полоцкий епископ, верно, рад поставлению, будет сговорчив. Постричь стерву в монахини, тогда я стану свободен… А у базилевса ромеев Алексея Комнина растут дочери… О, Господи! Они ж девчонки совсем… Ну и пусть. Встану в один ряд с Мономахом, который всю жизнь гордится своим происхождением от императора ромеев Константина Девятого![210]»

– Выпусти меня отсюда! Дай коня! Я ускачу в степи! Я – кипчанка, и не для меня жить затворницей у тебя в тереме, каназ! – тем же гортанным голосом стала просить Елена-Айгюн.

– Это будет позор! Нужен развод, роспуст![211] Иначе мне не вступить в новый брак! – решительно отверг её предложение великий князь.

Половчанка вдруг расхохоталась, но смех её был глухой, как карканье противной старухи.

– Ты собираешься снова жениться?! Да ты ни на что не способен! Ты как жалкий евнух! – выкрикнула дочь Тогорты.

Если бы хотел мёртвый хан отомстить одному из своих убийц, то был бы сейчас доволен. Таких уничижающих слов Святополк не слышал ни от кого.

«Убить её, что ли?! Кто мешает?! – Длань сама собой потянулась к сабле в ножнах, но своё оружие князь оставил в горнице. – Нет! Верная мысль – потолковать с митрополитом. Думаю, грек поймёт»…

– Прежде, чем что сказать, думай, – спокойным голосом промолвил Святополк и, круто повернувшись, вышел из покоя, громко хлопнув дверью.

– Охранять княгиню! Никуда не выпускать! – приказал он двум послушно кланяющимся холопкам и добавил: – Справите дело, каждой по кольцу подарю!

По крутой винтовой лестнице он спустился в горницу.

Глава 34. На копырёвом конце

Опасливо озираясь и сжимая холодеющими скрюченными пальцами тугие мешочки, седобородый иудей Иеремия осторожно пробирался на Копырёв конец, к дому ростовщика-сына.

Когда-то в старину в этих местах, на крутых холмах и в глубоких яругах[212], шумел лес, высокие сосны тянули к небу свои раскидистые кроны. Позже выросла здесь пригородная слобода, которую облюбовали переметнувшиеся в Киев из Германии, Таврии[213] и из страны хазар[214] иудеи.

Купцы, златокузнецы, шорники[215] заселили вчерашние пустоши и отвоёванные у леса участки. Оживился дальний северо-западный конец Киева, зазвенело золото, серебро, появились степенные раввины в широкополых шляпах и длинных плащах.

При князе Ярославе на деньги иудейской общины Копырёв конец, доселе защищённый от нападений врагов только невысоким тыном[216], был обведён крепостной стеной из крепкого бруса, со стрельницами, смотровыми башенками, наполненными гравием и землёй городнями[217]. Широкий шлях пересекли обитые железом массивные ворота, названные с чьей-то лёгкой руки Жидовскими, через ров переброшен был подъёмный дощатый мост. Многие оборотистые иудеи держали в Киеве лавки, ремесленные мастерские, снаряжали караваны с товарами во все уголки Европы.

Среди тех, кто освоился на Руси и пустил здесь крепкие корни, был и сын Иеремии, ростовщик Иезекииль. Невестимое число золотых и серебряных монет, слитков, драгоценных изделий проходило через его цепкие руки, частью оседая в обитых бархатом и цветастым сукном ларях.

С трудом распознал в сгущающихся сумерках Иеремия сыновнее жильё, огороженное новеньким частоколом, с воротами, украшенными резными узорами тонкой работы. Да, разбогател его сынок, на широкую ногу поставил дело. Мелькнула в голове старика мысль – а не мотнуть ли ему сюда, в Киев, не оставить ли землю мадьяр с её пронизывающими степными ураганами?