Читать книгу - "Смерть, ритуал и вера. Риторика погребальных обрядов - Дуглас Дэвис"

Вернемся к современной Британии. Мы уже упоминали, что дым из труб крематория социально неприемлем; это отражает неприятие реальности огня в связи с кремацией. Характерные для центральноевропейских стран крематории, снаружи и внутри которых на символических стендах горит пламя, по комплексу причин не будут ни с архитектурной, ни с социальной точки зрения одобрены в Британии. Возможно, отчасти причина такой сдержанности кроется как раз в осознании факта, что живые каким-то образом уничтожают своих мертвецов. Например, когда Общество католической правды разъясняло принятие кремации Римско-католической церковью, оно прямо заявляло о «жестоком разрушении трупа огнем» и о «насильственном уничтожении огнем»^[321]. Поскольку люди редко высказывают эту позицию, трудно быть уверенным, влияет ли она на людей на каком-то негласном уровне или на самом деле чужда британцам. Интерпретации здесь, разумеется, проблематичны, но хотя бы по причинам теоретического свойства и в качестве основы для будущих исследований стоит поставить этот вопрос в связи с идеей Блоха об отраженном насилии.

В этом контексте также стоит отметить, что идея Блоха об отраженном насилии имеет семейное сходство с важным понятием Тамбиаха об «этической жизненной энергии», которое используется для интерпретации телесного контроля в создании заслуг в определенных буддийских ритуальных контекстах^[322]. И «отраженное насилие», и «этическая жизненная энергия» обращаются к символическому господству и контролю над телами в связи с почитаемыми социальными ценностями, ориентированными на жизнь и на отношения между жизнью и смертью. Именно потому, что эти термины связаны с жизнью и смертью, они обладают очевидной привлекательностью, когда дело доходит до интерпретации ритуала кремации.

Мы уже предположили, что кремация в Британии подразумевает своего рода социальный контроль над телами, ведущий к социальной выгоде; к этому мы можем добавить гипотезу о том, что, когда кремированные останки забирают и используют для положительного подкрепления прежних отношений, они могут рассматриваться как придающие ценность этим контекстам. Они придают ценность прошлой жизни и продолжающимся отношениям живых с памятью о мертвых и тем самым подразумевают, что смерть окончательно не восторжествовала.

Факт остается фактом: все более доступная в Британии возможность кремировать и использовать кремированные останки остается идиосинкразической. Теоретически ситуацию можно интерпретировать как осознание того, что теперь делается что-то положительное для человека, против которого ранее совершался негативный акт кремации. Хотя было бы неправильным использовать язык жертвоприношения для процесса кремации в британском контексте, можно говорить о нем как об одном из символических изменений, отражающем идею Блоха об отраженном насилии как средстве достижения преодоления смерти.

Интересно приложить эту теорию к наблюдениям Гаррити и Висса за североамериканским ритуалом смерти в Кентукки 1970‐х годов^[323]. Те описывают, как строгие христианские общины использовали похороны в качестве повода для проповеди Евангелия несколькими известными пасторами. Пение и проповедь продолжались до тех пор, пока, как это часто случалось, кто-то не «выходил вперед», чтобы «спастись» от своего греха. В терминах теории Блоха мы можем утверждать, что смерть преодолевалась на примере человека, переживающего ритуальную или символическую смерть у могилы, чтобы «родиться свыше» как христианин. Духовная новизна жизни символически выступала против физической смерти члена этого сообщества. Евангельская весть содержала слова против смерти, обещая вместе с тем новообращенному духовную жизнь.

Эвтаназия и «рациональное самоубийство»

В качестве последнего примера я хочу предположить, что эвтаназия, которая в настоящее время начинает распространяться в некоторых частях западного мира, является ярким примером попытки победить смерть. Она приобретает дополнительную силу в медицинском мире, где чаще всего и происходит. В современном обществе часто говорят, что многие не боятся смерти, но боятся умирания и боли, которую они могут перенести в конце болезни. Часто используется слово «достоинство», люди говорят о желании умереть «достойно». Это можно интерпретировать как стремление сохранить тот статус и чувство идентичности, которые приобретены на протяжении жизни. Никто не хочет превратиться в страдающего человека, лишенного всякого контроля и постепенно лишающегося чувства собственного достоинства. Здесь медицина приобретает огромную силу и как контекст, в котором неизлечимая болезнь находит свое обычное определение, и как источник контроля, доступный для этой последней фазы жизни.

Некоторые говорят не об эвтаназии, а о «рациональном самоубийстве», о логической способности обдумывать жизненную ситуацию и, взвесив все соображения, принимать решение о выборе в пользу смерти^[324]. Эта глубоко проблематичная область затрагивает вопросы, обладают ли люди правом на смерть и каковы последствия для тех, кто участвует в организации смерти. Будь то эвтаназия или рациональное самоубийство, активный процесс принятия смертельно больным индивидом решения об условиях и времени смерти позволяет сказать последние слова другим людям, а также, в некотором смысле, не оставить последнее слово за разрушительной силой болезни.^[325] Здесь риторика смерти опирается на медицину и автономию личности. В символических терминах медицина привлекается для победы над смертью от болезни, медицина используется против врага медицины, который есть не что иное, как смертельная болезнь.