Читать книгу - "Групповая гонка. Записки генерала КГБ - Валерий Сысоев"

Тогда даже была заметка в «Коммерсанте» о том, что Хуан-Антонио Самаранч приезжал в Москву, но не захотел встречаться с Тарпищевым. А когда Шамиль обратился к Смирнову, чтобы тот объяснил ему, что происходит, Виталий Георгиевич сказал: мол, Самаранч приезжал по личной просьбе Черномырдина, и на то, чтобы встречаться с кем-то еще у него просто не нашлось времени.

После того разговора со Смирновым Шамиль приехал ко мне. Надо отдать должное, на тот период он считался с моим авторитетом, иногда приезжал советоваться по каким-то вопросам. Я ему сказал:

У тебя единственный выход из этого положения — встретиться с Самаранчем лично. Иначе тебя затопчут и уничтожат.

Подобный прецедент в Международном олимпийском комитете уже имел место: примерно по этой же схеме в свое время пытались убрать Ивана Славкова — был такой представитель Болгарии в МОК, зять Тодора Живкова. Когда в Болгарии случился переворот и Живкова убрали, Славкова тоже стали душить. Спас его как раз Самаранч — «прикрыл» олимпийской Хартией и дал свою личную защиту. Вот и Тарпищеву я тогда посоветовал:

— Раз уж ввязался в политические игры — ищи защиту.

С Самаранчем Шамиль в итоге встретился и в итоге свое место в МОК сохранил. А спустя какое-то время в стране появилась теннисная Академия. Имени Самаранча.

* * *

Решение перевести Спорткомитет с Лужнецкой набережной на улицу Казакова принадлежало тоже мне. Когда Борис Николаевич Ельцин с подачи Тарпищева отписал здание на Лужнецкой российскому Олимпийскому комитету, я уже был председателем Спорткомитета. Однажды пришел к Смирнову и предложил ему сделать на третьем — «начальственном» — этаже два кабинета с одной приемной: один его, один мой. Сказал даже, что готов на общественных началах стать у Смирнова одним из заместителей, чтобы совсем уж никак не ущемлять его собственный авторитет.

Его авторитет в российском и международном спортивном движении был настолько велик, да и сделано для страны было многое, чтобы эти позиции пошатнуть. Но Смирнов отказался наотрез. С моей точки зрения, я вообще не представлял для него никакой угрозы, но постоянно ощущал очень большую настороженность.

Особенно заметным это стало после всех динамовских событий связанных с ликвидацией общества. Поскольку исторический вклад общества в спортивную жизнь страны был достаточно большим, я собрал тогда пленум о роли «Динамо» в олимпийском движении. Виталий Георгиевич тогда оказался в непростой для себя ситуации: НОК СССР, который он возглавлял много лет, существовать уже перестал, первым президентом НОК России был Владимир Васин, я сам был свидетелем того, как разрабатывалась целая операция: как уговорить Васина, чтобы он отказался участвовать в выборах — снял свою кандидатуру.

Когда мы со Смирновым стали работать параллельно — я в качестве председателя Спорткомитета, а он — президентом НОК, что бы я ни делал, все подвергалось заочной критике.

Виталий Георгиевич однажды спросил меня:

— Не понимаю, почему к тебе так хорошо относится Самаранч.

Вся суть его тогдашнего ко мне отношения собственно и проявилась в этой фразе.

Что касается отношения ко мне Самаранча, один случай был анекдотичным. Как-то мне позвонил Смирнов и сказал, что Хуан Антонио просил передать мне его поздравления с новым назначением и сказать, что он очень за меня рад.

Я тогда сломал себе всю голову, пытаясь понять, в чем дело. А потом прочел в газетах, что состоялось назначение Олега Сысуева вице-премьером России. Самаранч тогда просто не понял, услышав схожую по звучанию фамилию, что речь идет не обо мне, а совсем о другом человеке. История, впрочем, на этом не закончилась. Когда несколько лет спустя я стал директором комиссии по игорному бизнесу, как-то я присутствовал у Сысуева на совещании. И когда оно было закончено, и люди стали расходиться, Олег Николаевич, которого я тогда, кстати, увидел впервые в жизни, вдруг мне и говорит:

— Не представляете даже, как я из-за вас страдал, пока жил в Самаре: каждый раз, когда вас куда-то назначали по спортивной линии, мой сосед меня с этим поздравлял…

Я отвечаю:

— Это все ерунда. Вот как я из-за вас пострадал! — и рассказал историю с Самаранчем.

* * *

Когда стало понятно, что в Олимпийском комитете нет места ни для меня, ни для моих сотрудников я и стал думать, куда деваться. На базе бывшего института физкультуры тогда располагался научно-исследовательский институт, и мы приехали к ним — в их графские развалины на улицу Казакова.

Отремонтировать кабинет мне помогли друзья, но общее положение было плачевным: денег нет, зарплаты копеечные. В аппарате остались только те специалисты, кто дожил до пенсионного возраста и кому по большому счету уже было некуда деваться. Часть людей взял к себе в московскую профсоюзную организацию Лев Борисович Кофман — тем поступком он просто помог людям выжить.

В один из дней мне вдруг позвонил Квантришвили:

— Мы тут решили Партию спорта создать, даже Ельцин поддержал инициативу. Завтра в Колонном зале учредительный съезд. Вы не могли бы приехать, как председатель государственного органа?

Я разозлился.

— Ты меня, вообще, за дурака, что ли, держишь? Понимаешь, что создаешь японскую якудзу, только в еще более худшем варианте на территории России? И ты хочешь, чтобы я вас поддержал?

— Да вы не выступайте. Просто будете сидеть в зале — и все.

Я отказался. Понимал, что если появлюсь на этом сборище, аудитории будет понятно, что я тоже «за».

В Кремле тогда собрались многие известные люди: Смирнов, Тарпищев, Федоров, представлявший Национальный фонд спорта, Александр Гомельский… С Квантришвили же у меня тогда пошло открытое противодействие. Отари при каждом удобном случае приезжал на телевидение, брал с собой известных спортсменов — Николая Балбошина, Тихонова. И постоянно гнул одну и ту же линию: «Генерал Сысоев? Да это вообще человек в нашем деле случайный, сторонний от спорта».

Я же все отчетливее понимал, что либо что-то должно случиться уже совсем неприятное, либо надо тоже начинать открыто воевать.

Некоторое время спустя я должен был выступать на Олимпийском собрании, и меня спросили:

— Как считаете, есть в спорте мафия или нет?

Ну, я и отвечаю:

— Не знаю, есть в спорте мафия или нет, но давайте я вам расскажу, как создавалась Партия спорта, а дальше вы уже решайте сами…

* * *

Опасность этого формирования я тогда видел в том, что образовав Партию спорта, можно было легко войти в конфликт с другими политическими структурами страны. То, что предлагал создать Квантришвили, могло оказаться гораздо более опасным, нежели японская «якудза» — хотя бы в силу того, что масштабы российского государства не идут ни в какое сравнение с японскими. К спортсменам тогда в стране относились как к лицам с огромным авторитетом. Но в то же самое время спорт представлялся многим повышенным источником опасности — история с Александром Тихоновым и губернатором Тулеевым показала это более чем наглядно.