Читать книгу - "Шесть дней в Бомбее - Алка Джоши"

нас под ногами. Мы стояли молча и слушали, как свистит очередной проносящийся мимо поезд.

– Когда вы вернетесь?

– Не знаю. Посмотрю, в каком состоянии тетя. Конечно, я надеюсь на лучшее. Могу дней пять там пробыть, а могу и три недели. Если вы не примете предложение доктора Стоддарда, я помогу вам найти новое место в Бомбее, что для меня… было бы предпочтительнее.

Заглянув в его глаза, я заметила грусть. Мы могли бы утешить друг друга, но приличия такого не позволяли. И мне оставалось лишь кивнуть. Домой я шла, зная, что доктор Мишра будет смотреть мне вслед, пока не убедится, что я благополучно добралась до квартиры.

А когда поднималась по лестнице, поняла: пускай мама и так догадывается, что я потеряю работу, я не хочу сейчас ни о чем ей говорить. Лучше совру. Скажу, доктор Мишра приходил заверить меня, что о моем увольнении и речи нет. Пускай спокойно проспит еще одну ночь перед моим неминуемым падением.

Глава 7

На следующий день я пришла на работу пораньше. Меня ждала встреча со старшей медсестрой, которой я ужасно боялась. Я обошла оба этажа больницы и наконец нашла ее. Она учила двух санитарок купать пациентов по методу Найтингейл. Несмотря на то что санитарки были одного роста со старшей сестрой, она казалась выше их на голову. Они смотрели то на нее, то на ожидающую процедуры пациентку, пожилую женщину с испуганными глазами.

– Горячая вода и вот такое полотенце. – Старшая сестра указала на матерчатую салфетку, лежавшую на складном столе рядом с тазиком. – Трите сильно. Никакого дорогого мыла и мягких губок. Они не обеспечивают жесткого трения, и о чистоте остается только мечтать.

Она покосилась на отчаянно вцепившуюся в простыню больную.

Развернувшись, чтобы выйти из палаты, сестра заметила, что я жду ее в дверях, и знаком велела следовать за ней в ее кабинет.

Там она указала мне на стул, а сама уселась напротив за свой рабочий стол.

Потом выдвинула левый ящик и достала какие-то бумаги.

– Мои обязанности в больнице «Вадиа» заключаются в том числе в том, чтобы пациенты получали у нас наилучшую помощь. Но мисс Новак мне этого обеспечить не удалось. Она была важной персоной, национальным достоянием, многие будут ее оплакивать. Я уведомила совет больницы, что беру ответственность за ее смерть на себя. Они, конечно, понимают, что время от времени ошибки неизбежны. И хотят убедиться, что этого больше не повторится. А потому настаивают, чтобы тебя немедленно освободили от обязанностей.

Ее бледное лицо пошло пятнами. То ли она злилась за то, что ее поставили в такое положение, то ли стыдилась того, что сваливала вину на меня. Помолчав, сестра уставилась в бумаги, будто надеялась найти там текст своей роли.

Я окаменела. Пульс не участился. Дыхание оставалось ровным. Опустив взгляд на руки, я заметила, что они не дрожат. Посмотрела на мраморную плитку на полу, белую с серыми вкраплениями. На свои потертые туфли. Амит подготовил меня к такому повороту событий. И все же временами мне казалось, что я все это просто нафантазировала: что он приходил к нам ночью, рассказывал о заседании совета и о том, что доктор Стоддард зовет меня с собой в Стамбул. Лишь один вопрос не давал мне покоя: неужели меня с каждого места работы будут выгонять?

Не глядя мне в глаза, старшая сестра продолжила:

– Даже если это не ты сделала роковой укол, все равно ты оставила на видном месте шприц и пузырек с морфином. Колоссальная оплошность!

Она потеребила висевший на груди крестик. Наверное, искала поддержки свыше.

На несколько минут я лишилась дара речи. Да, я отсутствовала в палате дольше положенного. Да, морфин лежал на видном месте. За двадцать минут любой мог войти и ввести лекарство спящей пациентке. Но неужели я виновата в том, что Мира оказалась беспомощной? Неужели это моя вина? Другие сестры постоянно выходили из палат принести что-то из кладовой или выпить чаю. И с их больными ничего не случалось. Мне просто не повезло.

И как насчет разговора Амита с доктором Холбруком? Ведь это хирург отвечал за схему лечения Миры.

Я откашлялась.

– Мисс Новак в течение шести дней не отзывалась на лечение…

– И что? – нахмурилась старшая медсестра.

Шею обдало жаром. Вчера мама сказала, что всю жизнь меня от всего оберегала и вставала на мою защиту, когда я сама этого сделать не могла. Она хотела, чтобы я стала смелее, сильнее, не боялась рисковать. Что ж, теперь мне представилась такая возможность. И пускай прежняя Сона всеми фибрами своей души желала замолчать, губы отказывались ее слушаться. Я снова откашлялась и устремила тяжелый взгляд на сестру.

– Мисс Новак страдала от боли и искала у нас помощи. Но некоторые считали, что она недостойна тщательной заботы. – Я даже голос повысила.

Пожилая женщина вспыхнула.

– Что это ты такое говоришь, девчонка? Очернение наших сотрудников тебе не поможет. Твои оскорбления не имеют под собой никаких оснований.

– Не имеют оснований? Вы с доктором Холбруком недавно обсуждали ее. Называли ненастоящей художницей. Говорили, что она всего лишь наполовину европейка. К тому же порочная женщина. А ведь она была нашей пациенткой, сестра!

– Так ты шпионила?

– Не говоря уж о том, что в нашу аптеку могут поступать поддельные препараты…

– Это уже слишком! – Сестра вскочила со стула и уставилась на меня сверху вниз. – Ты немедленно заберешь свои вещи из шкафчика. И никаких рекомендаций от меня не получишь.

Не сводя с нее глаз, я встала. Помедлила, стараясь унять дрожащие ноги.

– Мисс Новак была мне подругой. Такой доброй и такой очаровательной. Она много значила для меня. И для Индии. Я буду ужасно по ней скучать.

Старшая медсестра, вспыхнув, отвела глаза и снова затеребила крестик.

Я как в тумане дошла до кладовой. Неужели мне только что удалось постоять за себя? И за Миру? Она великодушно предложила мне свою дружбу, смешила меня, даже страдая от боли, говорила приятные слова, благодарила за заботу. Она многому меня научила. Ее рассказы могли поначалу показаться бессвязными, но в итоге приводили именно в ту точку, в какую она хотела. Как-то я заметила, что она рисует что-то в блокноте. Тогда она, не отводя глаз от листа, сказала:

– На то, чтобы на кардамоне выросли зеленые стручки, нужно от трех до пяти лет. Они вовсе не похожи на те сушеные коробочки, которые мы ломаем, чтобы высыпать семена в чай, буфри или куриное карри. Этому меня научила одна