Читать книгу - "Позывные услышаны - Рафаэль Михайлович Михайлов"

Сегодня лазутчик не должен уйти. Едва над улицей взлетела сигнальная ракета, они увидели тень, шмыгнувшую под арку. Двор оказался проходным. Погоня разделилась. Услышав впереди пистолетный выстрел, выскочили на набережную.

— Плечо царапнуло! — крикнул курсант. — Вроде на том крылечке притаился!

Тарханов первым прыгнул на крыльцо маленького деревянного домика и распахнул дверь.

— Выходи!

Сильва не поверила глазам: на пороге появилась массивная фигура Зыбина.

— Это недоразумение, — сказал он своим ровным голосом, — здесь все уже спят.

Но когда в темном углу коридорчика курсанты подобрали портфель с ракетницей и рисованым планом микрорайона, а по распахнутому кухонному окну и грязным следам на подоконнике догадались, что лазутчик ушел, Зыбин сник.

— Он грозился меня убить… Я не смог с ним справиться…

— Молчать! — приказал Тарханов. — Вы один здесь живете?

— Один, хотя непостоянно. Остальные эвакуированы.

— Откуда ракетчик знал расположение квартиры? Как он мог войти, если вы уже спали и дверь была заперта?

— Он… Я… У него, наверно, свой ключ. Пощадите старика, — вдруг жалко пробормотал он.

Сильва не выдержала.

— А вы, Зыбин, щадили кого-нибудь в жизни? За что вас щадить?

Он всмотрелся в нее, узнал, хмыкнул:

— Запомнила меня ваша семья, мамзель? У, как я вас всех ненавижу…

— Я его сейчас пристрелю, — очень спокойно произнесла Сильва.

Он прижался к косяку, взвизгнул:

— Держите ее… Она фанатичка… Она может убить… Я не желал подохнуть. Они дали мне продкарточки… Да держите же ее!

— Кто он? Ты его знаешь? — закидали ее вопросами курсанты.

— Враг, — сказала Сильва. — И всегда был враг. Даже когда имена себе таскал из календарей. Ну-ка, назовите свое имя, Зыбин!

Но он со страхом смотрел на ее руки, хотя пистолета в них не было.

Тарханов доложил Кардову с подъемом:

— Согласно вашему указанию, лазутчик запеленгован.

Каждый день Сильва восстанавливала в памяти разговор с членом Военного Совета, пока, наконец, не сказала себе: «Забыли обо мне. Или некогда. Или отказ. Все равно нужно добиваться».

Школа готовила вечер отдыха. Лена и Сильва сочинили смешные куплеты и сценки о курсантской жизни. В разгар репетиции вошел Кардов.

— Концерт сдвигается, — объявил он. — Прибыл полковник для отбора. Разойтись по взводам.

Сильвины ученики входили к проверяющему одними из первых.

Полковник Сильву узнал, поздоровался, спросил:

— Экзаменоваться сегодня не будем?

Подумала: «Спросил без всякого интереса. Забыли».

— Да нет уж, товарищ полковник. Обжегшись на молоке, не дуть же на воду.

Полковник посмотрел уже внимательнее, не без иронии. Потом ее вызвал Кардов. Показал список «счастливчиков». Ее фамилия значилась первой.

— Опять вычеркнете? — произнесла механически, без всякого раздражения, как если бы утверждала, что снег белый.

— Прощайте, инструктор Воскова! — сказал он с сожалением в голосе. — Вы прорвались.

— Вы шутите, Алексей Константинович? — У нее даже дыхание перехватило. — Значит, там… доверили?

— Прощайте, а лучше до свидания, — грустно закончил он. — Мы все будем помнить вас.

Она ушла от него в смятении. Спустилась по «парадному трапу», забыла ответить на приветствие часовых, выскочила на набережную, села на поваленное дерево и стала пристально следить, как лунный свет разливается по мерцающей невской воде. Хотелось смеяться, петь, писать стихи, и вдруг возникли смутные очертания строф, которые потом сохранит дневник.

Мне хочется напиться лунным светом,

струящимся в синеющий простор,

и любоваться звездным самоцветом,

и окунуться в полыхающий узор.

Слегка огнистый, матово-стеклянный,

в ночи чуть серебрится лунный блеск,

и тихо льется струйкой одногранной,

и слышится невольно песни всплеск.

Хрустнул камешек под ногой и покатился вниз. Подошла и присела рядом Лена.

— С кем ты беседовала?

— Сама с собой. Как хорошо, что ты пришла, Леночка. Милая моя, хорошая. Как же я без тебя буду?

Долго-долго они молчали. Потом Лена сказала:

— Если письма придут от Ивана Михайловича или Володи, я их перешлю к тебе на Кронверкскую…

— Хорошо. Только от Володи писем уже давным-давно нет. Наверно, перевели его в часть, откуда не пишут. Компот форменный у нас с ним получается.

Когда утром девушки проснулись, Сильвина койка уже была аккуратно застелена.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ.

КОМИССАР ПРОДОВОЛЬСТВИЯ

Высказав впервые эту идею в Петроградском губисполкоме, Восков наткнулся на бешеное сопротивление эсеров.

— Так вам и отдадут кулачки хлебушка! — издевательски пророчили они. — Или с пушечками поедете на хутора?

И вот теперь комиссар продовольствия Союза коммун Северной области, в которую входили восемь самых голодных губерний, решил осуществить свое давнее намерение.

Он не успел еще обосноваться в своем маленьком кабинете на Адмиралтейской набережной, как эсеры принялись уговаривать его срочно выступить на крестьянском митинге в Тихвине. Они хорошо знали, что там подняли голову кулаки. Они были уверены, что Воскова ждет полный провал. А Восков отправился в Тихвин без всякой охраны, взяв с собой всего одного молодого рабочего.

— Семен Петрович, — говорил ему в дороге парень, — я нехорошие разговоры слышал. Нас там могут кокнуть.

— Мы, Левушка, народ ученый, — отшутился Восков. — Не сразу в лагерь врагов сунемся. Прежде у друзей побываем. Кроме того, тебя Львом нарекли — цени!

Он выступал по дороге на многих маленьких станциях. Он напоминал крестьянам, что Россия разорвана на части интервентами, что от нее временно отрезана Сибирь.

— Дело сейчас в вас самих, братцы, — пояснял он. — Помогите собрать излишки у кулаков и спекулянтов. Ленин все время напоминает: «контроль» и «учет». В этом сейчас наше спасение.

В Тихвин Восков приехал не один: десятки молодых парней стали его добровольными помощниками и агитаторами.

— Почему тебя любят мужики? — завистливо спрашивал Лев.

— Любовь, Левушка, должна быть взаимной, — отвечал Семен. — Говори людям правду, и они ее оценят.

На крестьянском собрании в Тихвине председательствовал эсер. Слово предоставляли и эсерам, и анархистам, и кулачью, но только не сторонникам Ленина. Наслушавшись их вволю, человек в рабочей куртке и кепке забрался на крышу у чайной и громко крикнул:

— К чему призываем? Мужику на бога уповать, дармоеду амбары запирать?

На трибуне произошло замешательство. Председатель подал кому-то знак платком, и сбоку прогремел выстрел. Толпа шарахнулась.

— Спокойствие! — крикнул Семен. — Пугают! Ай, доброго председателя нашли себе тихвинские купцы да кулаки! Сигналит об опасности. И правильно сигналит. Я их пушить приехал. Восков моя фамилия. Губернский комиссар по продовольствию.

Стоявшие у трибуны молодчики, подкупленные кулачьем, закудахтали, замяукали, закукарекали.

— Лайте, мяукайте, беситесь! — прорвался голос Воскова. — С большевистского курса меня не собьете.

Он и здесь заставил себя слушать.

— Когда в стране ощущается острый недостаток какого-либо продукта, — закончил Восков, — право и долг социалистического государства наложить на него