Читать книгу - "Его Величество - Владимир Васильев"

Всемилостивейший Государь,

Вашего Императорского Величества верноподданный

Александр Пушкин.

Обязательство Пушкина: Я нижеподписавшийся обязуюсь впредь ни каким тайным обществам, под каким бы они именем не существовали не принадлежать; свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу таковому не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них.

10-го класса Александр Пушкин

11 мая 1826 года».⁵³

28 августа Николай I велит позвать к себе в Москву поэта Пушкина. В ночь на 4 сентября в Михайловское прибывает посланец псковского губернатора фон Адеркаса. Первым документом была записка от самого губернатора: «Милостивый государь мой, Александр Сергеевич!.. прошу вас поспешить приехать сюда и прибыть ко мне». Второй документ с отметкой «секретно» был подписан начальником Главного штаба Дибичем.

«Господину Псковскому гражданскому губернатору.

По высочайшему государя императора повелению, последовавшему по всеподданнейшей просьбе, прошу покорнейше ваше превосходительство: находящемуся во вверенной вам губернии чиновнику 10-го класса Александру Пушкину позволить отправиться сюда при присылаемом вместе с сим нарочным фельдъегерем. Г.Пушкин может ехать в своем экипаже свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря; по прибытии же в Москву имеет явиться прямо к дежурному генералу Главного штаба его величества».⁵⁴

Прихватив с собой рукопись «Бориса Годунова» — документ, свидетельствующий о характере его занятий, — Пушкин отправляется в ночь в дорогу вместе с офицером. Дорога до Москвы занимает четверо суток.

Пушкин прибыл в своем экипаже 8 сентября, на седьмой день после коронации императора, и был принят в Чудовом монастыре Кремля.

Император встречал поэта в парадном мундире с Андреевской лентой через плечо. Он только вернулся с Девичьего поля, где осматривал место проведения народного праздника, посвященного коронации.

— А здравствуй Пушкин, доволен ли ты, что возвращен? — чуть нараспев проговорил государь.

— Доволен. Благодарствую, ваше императорское величество, — сказал Александр Сергеевич, склоняя голову.

— Советую побывать на празднике, — сказал Николай Павлович, рассматривая внимательно гостя, о котором слышал много противоположных толков. — Гулянье намечается грандиозное!

— Благодарю, ваше величество, за внимание к моей скромной особе, — улыбнулся Пушкин. — Да и времени сейчас у меня для гуляний нет.

— Как? — сказал император. — И ты враг своего государя, ты, которого Россия вырастила и покрыла славой, Пушкин, Пушкин, это не хорошо! Так быть не должно.

Поэт онемел от волнения и слова его, словно замерли на губах. Государь тоже молчал.

— Что ты не говоришь, ведь я жду, — нарушив молчание, сказал Николай Павлович, взглянув на поэта.

— Жду наказаний, — сказал Пушкин, как можно спокойнее.

— Я не привык спешить с наказанием, — сурово ответил ему государь, — если могу избежать этой крайности; бываю рад, но я требую сердечного полного подчинения моей воле, я требую от тебя, чтоб ты не принуждал меня быть строгим, чтоб ты помог мне быть снисходительным и милостивым, ты не возразил на упрек во вражде к твоему государю, скажи же, почему ты врал ему?

— Простите, ваше величество, что не ответив сразу на ваш вопрос, я дал вам повод неверно обо мне подумать. Я никогда не был врагом моего государя, но был врагом абсолютной монархии, — сохраняя спокойствие, отвечал поэт.

Император усмехнулся и, хлопая поэта по плечу, пылко проговорил:

— Мечтания итальянского карбонарства и немецких тугонбундов! Республиканские химеры всех гимназистов, лицеистов, недоваренных мыслителей из университетской аудитории. С виду они величавы и красивы, в существе своем жалки и вредны! Республика есть утопия, потому что есть состояние переходное, ненормальное, в конечном счете всегда ведущая к диктатуре, а через нее к абсолютной монархии. Не было в истории такой республики, которая в трудную минуту обошлась бы без самоуправства одного человека и которая избежала бы разгрома и гибели, когда в ней не оказалось дельного руководителя. Силы страны в сосредоточенной власти, ибо, где все правят — никто не правит, где всякий законодатель, там нет ни твердого закона, ни единства политических целей, ни внутреннего лада. Каково следствие всего этого? Анархия!

Ваше величество, — отвечал Пушкин, — кроме республиканской формы правления, которой препятствует огромность России и разнородность населения, существует еще одна политическая форма — конституционная монархия…

— Такая форма годится для государств, которые окончательно установились, — перебил государь тоном глубоко убежденного человека. — Она совершенно не подходит для государств, которые находятся на пути развития и роста. Россия еще не вышла из периода борьбы за существование, она еще не добилась условий, при которых возможно развитие внутренней жизни, культуры. Она еще не достигла своего предназначения, она еще не оперлась на границы необходимые для ее величия. Она еще не есть вполне установившаяся монолитная, ибо элементы, из которых она состоит до сих пор, друг с другом не согласованы. Их сближает и спаивает только самодержавие, неограниченная, всемогущая воля монарха. Без этой воли не было бы ни развития, ни спайки и малейшее сотрясение разрушило бы все строение государства.

Неужели ты думаешь, что, будучи конституционным монархом, я мог бы сокрушить главу революционной гидры, которую вы сами, сыны России, вскормили на гибель ей. Неужели ты думаешь, что обаяние самодержавной власти, врученное мне Богом, мало содействовало удержанию в повинности остатков гвардии и обузданию уличной черни, всегда готовой к бесчинству, грабежу и насилию? Она не посмела подняться против меня! Не посмела! Потому что я самодержавный царь был для нее представителем Божеского могущества и наместником Бога на Земле, потому что она знала, что я понимаю всю великую ответственность своего призвания и что я не человек без закала и воли, которого гнут бури и устрашают громы.

Лицо его было строгим. Глаза сверкали. Но это не были признаки гнева. Он не гневался в эти минуты, а испытывал силу, измерял силу сопротивления и мысленно с ним боролся и побеждал. Он был горд и в то же время доволен собой.

Но вот выражение лица его смягчилось, глаза погасли. Он снова прошелся по кабинету и, остановившись перед Пушкиным, сказал:

— Ты еще не все высказал, ты еще не вполне очистил свою мысль от предрассудков и заблуждений. Может быть, у тебя на сердце лежит что-нибудь такое, что его тревожит и мучит? Признайся смело, я хочу тебя выслушать и выслушаю.

— Ваше величество, — отвечал поэт. Вы сокрушили главу революционной гидре. Вы совершили великое дело, кто станет спорить? Однако… есть и другая гидра, чудовище страшное и губительное, с которым вы должны бороться, которое должны уничтожить, потому что иначе оно вас уничтожит.