Читать книгу - "Стальной век. Социальная история советского общества - Вадим Дамье"

едко-ирреалистически описали чистку приверженцев проигравшего претендента в начальники: победитель «в атласной толстовке, усыпанной рубиновыми значками различных филантропических организаций», как султан,

восседал во главе комиссии «в своем кабинете, с потолка которого спуска-214

лись резные деревянные сталактиты»…

На другом полюсе нэповского города буйно цвели скромная бедность и самая ужасающая нищета. Вот как описывал писатель Ильф жизнь московских беспризорных детей (на сей раз, уже без гротесковых преувеличений):

«Мимо окаменевших извозчиков бредет закутанная в невообразимое барахло… фигурка. Днем фигурка бегала и отчаянно защищала свою крошечную жизнь — выпрашивала копейки у прохожих, забегала отогреваться в полные чудесной, хлебной духоты булочные, жадно вгрызалась глазом в туманные витрины, где напиханы великолепные и недостижимые вещи — штаны и колбаса, хлеб и теплые шарфы <…> Мусорный ящик, беспримерно вонючий, но теплый, это блаженство. Но в мусорный ящик попасть трудно, дворники зорко стерегут это сокровище. Парадная лестница тоже прекрасный и тоже трудно находимый ночлег… Мороз тычет в щеки и хватает за ноги. Если найдется асфальтовый чан, беспризорный спит в чану. Спят в яме, если отыщется яма. Но приходится спать и на снегу, укрывшись сорванной со стенки театральной афишей, подложив под щеку одеревенелый кулачок. Спят где попало и как попало. Это в городе. А есть еще вся Россия, бесчисленные населенные пункты, станции и вокзалы. Какой транспортник не видел на своей станции таких же картин?»^{214 170 171}.

Одна из таких картин описана Оренбургом в романе «Рвач»: в вокзальном буфете в Гомеле «крохотная нищенка, лет восьми…, прошмыгнув в зал гнусавыми воплями стала омрачать аппетит некоего гражданина, поглощавшего котлеты с гарниром. Этот подлинно сентиментальный путешественник не рассердился, он даже протянул тарелку нищенке:

— Жри!

Официант, бормотавший нечто о кражах посуды, тарелку из рук девочки быстро вырвал и вытряхнул, точнее, вылил ее содержимое, то есть картошку с подливкой, на тряпье заменявшее собой платьице. Всем этот жест показался вполне естественным, даже маленькой нищенке, которая, опасливо поглядывая на буфетчика, стала жадно слизывать с вонючих лохмотьев густой коричневый сок»¹⁷².

Если беспризорный ребенок не умирал от холода и голода, он мог быть растерзан на какой-нибудь станции озверевшей толпой за пустячную

кражу. А если «Советская власть» внимала призывам публицистов и приступала к «спасению детей», то делала она это, запирая их в детские дома с полутюремным, деспотическим режимом.

Нищенством занимались не только беспризорные дети, но и многие взрослые. Вечером они выстраивались в очереди перед ночлежными домами, косясь на ярко освещенные рестораны, откуда доносилась музыка. В городах распространилось такое занятие, как подбирание окурков. Этим промышляли рано утром, пока не приступили к работе дворники. Вот, что наблюдал Ильф в октябрьской Москве 1928 года: «Собирание окурков не есть, конечно, профессия, но человеку, вынужденному курить за чужой счет и небрезгливому, приходится вставать спозаранку. Окурок, валяющийся посреди улицы, ничего не стоит — он почти всегда выкурен до «фабрики», его не хватает даже на одну затяжку. Опытный собиратель направляется прямой дорогой к трамвайной остановке. Здесь валяется много больших, прекрасной сохранности окурков. Их набросали пассажиры, садившиеся вчера в подоспевший вагон..»¹⁷³.

Вряд ли можно было назвать благополучной жизнь не только нищих и опустившихся, но и разнородной массы обитателей городских переулков — мелких торговцев, ремесленников, служащих. Оренбург, живший в 1926 г. в Проточном переулке в Москве, «посвятил» ему одноименный роман, полный мрачной тоски. «Здесь только мелкие номера домов и душонок. Я жил в том угольном доме. Я знаю, как здесь пахнет весна, и как здесь бьют людей, лениво, бескорыстно, — так вот… выбивают ковры… В троицу «Ивановка» нежно зеленеет. Жулье умащает маслицем волосы, а потаскухи, промышляющие внизу, на самом берегу Москвы-реки, трогательно шелестят юбками, как березки. Грохочет поп, все, скажем прямо, благоухает. Но и советские праздники не в обиде — гармошка, вино, даже танцы, то есть безысходное топтание на месте: здесь живу, здесь и сдохну»¹⁷⁴.

А как жили рабочие, от имени которых в стране правила «диктатура пролетариата»?

С переходом к НЭПу рабочим снова стали платить зарплату в денежном выражении (монетизация почти завершилась к концу 1923 г.). Основную задачу власти видели в том, чтобы принудить наемных работников больше и качественнее работать, то есть, в конечном счете, речь шла об увеличении трудовой нагрузки. С этой целью использовались методы «кнута» (интенсификации труда; постоянное увеличение производственных норм) и «пряника» (материальное стимулирование). При этом режим не стеснялся идти на внедрение таких мер, которые социалистическая мысль того времени традиционно отвергала, считая их чисто капиталистическими.

Одной из таких мер была «сдельщина», одобренная «Основным положениями по тарифному вопросу» Совнаркома (10 сентября 1921 г.). Наряду с фиксированной почасовой оплатой устанавливалась оплата труда в зависимости от выработки, причем на «небрежных» работников налагались ощутимые штрафы. Эта система распространялась, в первую очередь, на квалифицированных рабочих.

Другим шагом стало внедрение элементов «научной организации труда» (НОТ), а по существу — системы Тейлора, которая предусматривала расчленение процесса труда работника на мелкие, дробные операции с последующей «оптимизацией» и интенсификацией работы на каждом этапе. Цель подобных планов состояла в том, чтобы окончательно лишить работника контроля над ходом трудового процесса и использованием рабочего времени и передать его в руки администрации. До революции Ленин называл систему Тейлора ««научной» системой выжимания пота»²¹⁹. Но то было «при капитализме»! И уже в январе 1921 г. в Москве была проведена первая всероссийская конференция по вопросам НОТ, обсуждавшая, как добиться от рабочего максимального повышения производительности труда. «Неотейлористские учреждения, — отмечал Восленский, — стали распространяться по Советскому Союзу. В 1925 г. в стране насчитывалось около 60 институтов НОТ. Для координации их работ пришлось образовать Центральный совет научной организации труда (СовНОТ). Все эти… учреждения занимались тем, что хронометрировали производственные операции, изучали каждое движение работающего и старались до предела уплотнить его рабочее время. Советские теоретики НОТ с ученым видом поговаривали о том, что рабочие-ударники сами будут выступать за удлинение рабочего дня и сокращение числа праздников и что-де конвейер наиболее полно соответствует представлениям Маркса о прогрессивной организации производства»²²⁰.