Читать книгу - "Пушкин и императрица. Тайная любовь - Кира Викторова"

Соотнося тексты Шекспира и Пушкина, Зелинский писал: «Чего не понял ни один из толкователей Шекспира, то сразу уловил, руководясь одним поэтическим чувством, наш Пушкин».

Тонкое замечание Зелинского вызвало возражение исследователей, которые не увидели сходства судеб покинутой «Нильской змейки» Египта с «холодной и могучей» Днепровской Русалкой, как и в параллели самоубийств дочери Мельника и Клеопатры.

Отмечая многократные возвращения к теме Клеопатры (1824, 1828, 1830, 1835 гг.), биографы не заинтересовались тем фактом, что первая, вторая и третья «Болдинская» редакция датируются октябрем – месяцем открытия Лицея, то есть мысли о Лицее и Клеопатре шли параллельно, рождая определенный круг ассоциаций. Об их глубокой внутренней связи говорит эпиграф к лицейской годовщине 1825 г. – «19 октября», взятый Пушкиным из 37 оды Горация, посвященной взятию Октавианом Александрии, когда Антоний, а вслед за ним Клеопатра покончили с собой. «Болезнь души», – говорит Гораций в финале оды, – «наведенная египетскими болотами, была исцелена, страшная правда изгнала фантазии, и царица нашла в себе силы взглянуть в последний раз на пепел палат своих и напоить себя ядом».

Небезынтересно, что, беря эпиграфом начальные полстиха оды – «Теперь пируем», Пушкин пронес через всю поэму и содержание последующих: «Теперь вольной ногой ударим в землю. Время пришло почтить во храме ложа кумиров», так как именно «ложем кумира» – Клеопатры («И Клеопатру славя хором / В ней признавая свой кумир») Пушкин заканчивает, вернее, обрывает поэму:

Под сенью пурпурных завес Блистает ложе золотое…

Не привлек биографов и третий претендент, принявший смертельный вызов царицы – безымянный отрок. Этот «последний», не передавший своего «имени векам» (и потому не упоминаемый ни Аврелием Виктором, ни Тацитом, ни Плутархом), заслуживает особого внимания, являясь первой ступенью, ведущей к раскрытию замысла Пушкинской поэмы. С него мы и начнем.