Читать книгу - "Тот самый яр - Вениамин Колыхалов"

Что-то роковое, знаковое светилось в неразгаданном запеве. Погрузился в золотой водоём слов. Не существовало скученного казарменного прозябания, въедливого стукача.

— Воробей, да ты высоко паришь… Дашь почитать запрещенца?

На лице, шее Натана не успела выступить сыпь страха. Округлил растерянные глаза, упёрся сверлящим взглядом в непрошибаемую фигуру.

— Устав превосходно знаю. В нём ничего не сказано о запрете на лирику славного русского поэта.

Спокойный, невозмутимый ответ озадачил Горбоноса, получившего в руки крупный козырь.

Разнокалиберные красноватые гнойники расселились на щеках, подбородке соседа. Натан старался не смотреть на лицо занудистого стрелка со странной фамилией Перебийнос.

Продолжил чтение стихотворения. Теперь слова мерцали в рассеянном свете текста, не укладывались в голове логичным порядком.

«Гад! Нарушил обряд постижения сути…»

— Спиртику хочешь? — предложил стукач блеющим голоском.

— Обойдусь.

— Есенин бы не отказался…

— Поздно ему предлагать… не дозовёшься… сон беспробудный…

— Доживи хулиганистый стихоплёт до наших жарких деньков — не избежал бы карательной пули. Таких чистить надо свинцовым скребком.

За оскорбление стихоплёт Воробьёв хотел звездануть болтуна в оттопыренное ухо. Еле-еле остудил бунтующую волю. Ворочая непослушным от гнева языком, процедил:

— У тебя сапоги грязные. Не гоже передовому служаке в таких ходить.

3

Потемневшая от времени засольня вросла в песчаноглинистый грунт свайными столбами. Кержаки-плотники рукомесло знали и ценили. Прежде чем вкапывать сосновые кряжистые стояки щедро смолили, ограждая от речной и небесной сыри. Пол засольного цеха серебрился от рыбьей чешуи, от раздавленных пузырей. Вместительные бочки не пропускали рассол между плотно подогнанных клёпок. Бондари-умельцы не допускали огрехов. Их весело поющие фуганки вели нужный скос. Стянутые воедино тугими обручами кедровые дощечки притискивались плотненько, надежно.

Пухлощёкая завлекуха Прасковья Саиспаева считалась в засольне лучшей обработчицей рыбы. Охрипшие от паров соли товарки редко величали её полным коренным именем, раскусили наполовину. «Праска, тащи соль!», «Взвой песню, Праска!», «Язи в бочках грустят — возвесели!».

Добродушная Прасковья не обижалась на окрики подруг даже тогда, когда они сокращали её растянутое имя до Пра. Нравится откусывать от вкусного пирога по кусочку — на здоровье. В ней кипела русско-остяцкая кровь, пузырилась весёлость. Её премировывали платками, гребёнками, марлевым пологом, иглицей для вязания сетей. Получит в трудовую награду пятёрочку смятую — не обойдет сторонкой «завинную» лавку «Центроспирта». Соберёт подружек в старой хибаре — песни шире Оби разливаются.

— Раз живём, ведьмы мои хорошие. Чего вялыми карасями по юности плыть… Айда на танцы. Сегодня гармонист Тимур ради меня припрётся.

— Праска, да мы же весь клуб рыбьим жиром обвоняем.

— Пусть нюхают трудовой душок. Сами не одним обским духом питаются. Я на вас флакон одеколона вылью.

— А сама?

— Горжусь запахом засольни… Кому влюбиться — не будет тело шмонать. Есть чутьё — нюхом меховой клад найдёт.

Разбитной Прасковье интересно наблюдать за растерянными засольщицами. Пёрышки чистить принялись. Разгорячённые вином в клуб засобирались. Поправляли волосы. Одёргивали платья, блузки. Заглядывали в тусклое надтреснутое зеркало над оловянным умывальником.

— Давай декалон, рыбий дух перешибём.

Улыбистой девахе не трудно отговорить товарок.

— Ведьмы, отбой! Выворачивайте карманы. С миру по рублику — невинной лавке доход.

Удивлённые подруги таращат глаза, не верят подруге.

Не наскребли капиталу на очередную бутылочку.

Пляшут хитринки в карих раскосых глазах Праски. На ладони пузатенький флакон с зеленоватой огненной жидкостью.

— Знаете, почему одеколон тройным называется?

— Не-а.

— Его запрещается единолично пить. На троих, пятерых — не возбраняется… И то. Чего шкуру ублажать, если кишки наодеколонить можно.

Ведьмарки давятся смехом, не принимают на веру гладенькие словечки завлекухи. Слышали: догадливые нарымцы не брезгуют ароматными градусами. «Тройник», «шипрец» у них на почётном горловом счету.

— Пра, неуж внутрь одеколонилась?

— Глупый вопросец. Разведи с водой до молочного цвета, опусти чесночину и через соломину высоси напиточек. Для заедки вяленый чебак сгодится.

Ликбез по «тройнику» закончился хайластыми песнями.

Северная неотступная ночь по цвету разведённого одеколона. Налипла на окна нарымская бель. Тьма с ватой расправится не скоро.

В избушке Саиспаева не дымокурит. Комарья залётного набралось — горстями лови. На окнах, на стенах, на потолке кровососы упитанные. Захмелели от молодой кровушки, не шевелятся.

Тимуровскую голосистую гармошку услыхала первой чуткая Праска.

— Девоньки, танцы сами плывут к нам. Слышите?

Напрягают слух подруги — не улавливают музыку.

Трудливые ходики в простенке мелко дробят заоконную тишь.

— Тетери, неужели гармонь уловить не можете?

— Надо родиться со слухом рыси, — ответила за всех весовщица Сонечка, застенчивая барышня с целомудренным взглядом, пухлыми пунцовыми губами.