Читать книгу - "Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений - Игорь Оболенский"

В 1864 году этот священный обет был нарушен – моего отца выслали в России, а Абхазия была аннексирована Россией.

С обращением из мусульманства в православие Сафар-бей стал Георгием Шервашидзе.

После смерти Георгия трон занял его старший сын Дмитрий. Но Дмитрий прожил недолго, а после него правителем и владетельным князем Абхазии стал мой отец Михаил.

Отец тогда находился в Пажеском корпусе в Петербурге и был фактически заложником. После смерти брата он немедленно получил офицерское звание и назначение в знаменитый Преображенский полк и стал генерал-адъютантом императора Николая Первого.

Когда родился мой старший брат, он сразу же был зачислен в Преображенский полк. Это была большая честь, которая оказывалась лишь детям императорской семьи.

Вскоре командование полка, не понимая, что князь Георгий Шервашидзе еще совсем младенец, отправило письмо князю Воронцову, наместнику на Кавказе, с пожеланием, чтобы новый офицер присоединился к полку.

На что князь Воронцов[4]ответил, что если князь Георгий и примет приглашение, то прибудет в сопровождении кормилицы.

Мой отец был выслан из страны, когда наместником был великий князь Михаил Николаевич[5], младший брат Александра Второго.

Я не могу точно сказать, имел ли отец влияние на горские племена, жившие по соседству. Но после того как эти племена признали своей верховной властью Россию и попали к ней в зависимость, правитель Абхазии России стал не нужен.

Официальным поводом для устранения отца – как это было преподнесено русским правительством и как мне много лет спустя говорил князь Мирский (отец Д. С. Мирского), бывший военный советник наместника на Кавказе, – стал рапорт, полученный от графа Игнатьева, русского посланника в Константинополе. В нем он писал о том, что правитель Абхазии задумал нанять корабли и вывезти на них в Турцию свою семью и все имущество.

О репутации посла можно судить по его прозвищу Ментир-паша (обманщик). И его рапорт, скорее всего, был встречен с недоверием. Но на сей раз им воспользовались, так как он давал необходимое основание для избавления от законного правителя столь желанного региона.

О реальных обстоятельствах высылки моего отца русским правительством я случайно услышала через тридцать лет, когда возвращалась в Сухуми, столицу моей родины, на том же корабле «Юнона», который когда-то увез отца и его свиту.

Капитан, рассказывавший историю своим друзьям, вряд ли догадывался, что ее может услышать и дочь высланного владетеля.

Оказалось, что мой отец получил письмо от наместника на Кавказе, в котором тот приглашал его поохотиться на диких уток в Караиси. Отцу предоставлялась свита из восьми человек с охотничьими собаками, которые ожидали его на корабле «Юнона», всегда стоявшем в бухте и находившемся в полном распоряжении владетельного князя.

Отец принял приглашение и поднялся на борт. Но вместо того чтобы идти на юг, корабль взял курс на север. Отец спросил у эмиссара наместника полковника Шатилова, который находился на корабле и сопровождал их, что означают подобные вещи.

Оказалось, что это именно Шатилов отдал капитану приказ изменить маршрут и вместо Караиси идти в Ростов. По пути была сделана остановка в Керчи. Там вся свита сошла на берег, а мой отец продолжил плавание, сопровождаемый только небольшим количеством слуг и священником.

Вскоре после отъезда отца моя молочная мать отправилась вместе со мной в Ростов, где мы обнаружили и моего второго брата, прибывшего туда вместе со своими молочными братьями.

Мне кажется, я до сих пор слышу звук, который тогда приняла за смех, но который оказался горьким рыданием, доносящимся из комнаты брата. Ему предстояло попрощаться со своими молочными братьями.

Через несколько дней через это же пришлось пройти и мне и тоже расстаться со своей молочной матерью. Только я свое горе, в отличие от большинства детей, переносила молча.

В Ростове мы узнали, что моему отцу приказано следовать в Воронеж. Эту часть поездки мы проделали в экипажах. Однажды, пока меняли лошадей, наш священник решил воспользоваться возможностью и отслужить молебен. Который, с сожалением должна признаться, младшими членами семьи и двумя кузенами, которые присоединились к нам в Ростове, был воспринят как увеселение, а не серьезная церемония.

В Воронеже нас привезли к большому дому, который был нанят правительством для нашей семьи. В этом доме нам и надлежало устраивать свою жизнь. То, что нам никогда больше не позволят вернуться в Абхазию, стало уже очевидно.

Отец был занят нашим образованием. В этом ему помогала тетка, которая со своими двумя детьми присоединилась к нам в Ростове. Эту женщину (ее звали Данлуа) отец в свое время отказывался даже видеть. Она была дочерью французской воспитательницы моего старшего брата. Мой дядя Константин влюбился в нее и женился, не спросив разрешения у моего отца. В Воронеж тетку сопровождали ее родители, а муж приехать не осмелился[6].

Я и брат Михаил находились под ее опекой. Первое, что она сделала, – это переодела меня в европейское платье с короткими рукавами и глубоким вырезом на груди. В таком наряде я была представлена отцу, который до этого видел меня только в традиционном абхазском одеянии – длинном платье с высоким горлом и затянутым в талии, со скрывавшим волосы платком на голове.

Негодованию отца не было предела. Он немедленно потребовал, чтобы я снова надела одежду, в которой ходили маленькие девочки и взрослые женщины его страны.

Моя тетка была способной пианисткой. Я всегда с восхищением слушала, как она играет Schulhoff’s walts, и однажды, когда она вышла из комнаты, сама села за рояль и начала копировать движения тетки, ударяя по клавишам.