Читать книгу - "Боги и касты языческой Руси. Тайны Киевского Пятибожия - Лев Прозоров"

Нет, я не брат тебе, о Волос, бог скотов,

Бог племени рабов, покорно гнущих выи,

Варяжских витязей дружины боевые

Меня к вам принесли от дальних берегов…

И чтобы не было неясности, про каких именно варягов идёт речь, добавляет:

Для викингов-князей я тот же древний Тор.

Другие учёные видели в нём литовского Бога (того же Перкуна). Вытащили даже албанское (!) не то божество, не то просто слово «перынди» или «перенди».

А.Н. Робинсон определил Стрибога совершенно изумительным образом: это, оказывается «славяно-половецкое Божество».

С какой стороны этот Бог с насквозь славянским именем оказался причастен к степнякам- половцам, предкам татар, казахов и алтайцев, лично я, читатель, постичь не в силах. Что до Даждьбога, то самые рьяные сторонники «теории заимствований» не сумели отыскать на него какого-нибудь компромата. Чересчур уж прозрачным было славянское звучание его имени.

Словно бы в отместку, его почитание постарались сузить до неприличия — Даждьбог оказывался то киевским Божеством (всё тот же Аничков), то черниговско-северским (польский исследователь Хенрик Аовьмянский).

Если Вас, читатель, изумит этот странный аукцион, на котором славянские учёные словно старались побыстрее сбыть на сторону Богов своих предков, я охотно объясню, в чём дело.

Дело во времени.

Вторая половина девятнадцатого столетия и первая половина столетия двадцатого были временем величайшей смуты в умах — смуты, которая с неизбежностью выплеснулась в 1917 году на просторы реальной России и залила их кровавым потопом.

Со смертью государя-рыцаря, железного императора Николая Павловича, умы русского общества охватило брожение, вылившееся в два основных направления: западничество и славянофильство.

Западники, либералы-прогрессисты, не находили ничего хорошего в прошлом России, наблюдая там одну дикость и отсталость. Во имя прогресса России следовало, по мнению этих господ, как можно скорее отказаться от всех «пережитков прошлого» и как можно больше подражать таким светочам прогресса, как Англия и Франция.

Славянофилы-почвенники, напротив, смотрели на западные народы, как на чужаков, и видели спасение России в возвращении к православным ценностям и объединении под знаменем этих ценностей всех славян, коим надлежало (исключительно по мнению славянофилов, сами славяне, особенно поляки, относились к этим проектам без всякого энтузиазма) слиться в единой братской семье под сенью православного креста и скипетра русских царей — вкупе с «братскими» инородцами Сибирской тайги, Кавказских гор, болот Карелии и Поволжья, кочевников степей и тундр.

Казалось бы, ничего общего у этих течений быть не могло — однако не всё было так просто. Много позже один из этих людей сравнил их споры с образом византийского орла, герба империи: «Головы смотрели в разные стороны, но сердце билось об одном».

Вот уж воистину как только доходило до дела, яростно спорившие «мыслители» оказывались полностью единодушны.

Это проявилось, скажем, в изумительных по бессмысленности балканских война Русских парней-рекрутов из нищих, лапотных, завшивленных, неграмотных русских деревень отправляли погибать за сытых усатых «братушек» из чистеньких благополучных домов под добротной черепичной кровлей, не торопившихся не то что погибать за «славянско-православное братство» или «во имя торжества прогресса над османским мракобесием», но даже и делить щедро намазанную коровьим маслом кукурузную лепёшку с полуголодным русским солдатиком.

И, однако, ни западники, ни славянофилы своего протеста не выказали.

Одних устраивало то, что солдаты «отсталой» России гибнут во имя интересов «прогрессивных» Франции и Англии.

Других — всё то же «братство», до которого никому, кроме них, дела не было — ни сербским князьям, проигрывавшим друг дружке в карты пожертвования русских добровольцев. Ни бугаям-болгарам, прятавшим зерно от русских фуражиров и рассыпавшимся по подвалам и кукурузным полям при первом появлении на горизонте турецких войск.

Ни матери какого-нибудь Прошки или Федьки, разорванного бомбой или поднятого на турецкие штыки за тридевять земель от родной избёнки под соломенной крышей.

Столь же трогательное единение «непримиримые оппоненты» выказывали, портя отношения России с её единственным надёжным союзником в Европе и, кстати, наиболее близким родичем славян по крови — немцами.

Короче говоря, сравнивший западников-прогрессистов и славянофилов с двухголовым византийским мутантом был насквозь прав.[7]А замечательный русский поэт К. Толстой высказался по этому поводу и вовсе исчерпывающим образом:

Идут славянофилы и нигилисты,

У тех и у других ногти нечисты,

Ибо, хотя они не сходятся в теории вероятности,

Но сходятся в неопрятности.

И оттого нет ничего слюнявее и плюгавее

Русского безбожия и православия.

В отношении русских Богов из выстроенного Владимиром капища оба лагеря проявляли то же трогательное единение.

Западники в очередной раз рады были показать, что ничего своего «в этой стране» отродясь не бывало, и даже Языческих истуканов-де русские завозили из-за границы.

Что до славянофилов, то тем очень хотелось доказать, что хорошие славяне, в отличие от ужасных тевтонов, никогда не были язычниками, не ставили кумиров, не приносили жертв. Эти кроткие, милые люди просто были созданы для православия.

То есть я хочу сказать — того сказочного, лубочного, прянично-сусального православия, что, как и всеславянское братство, существовало лишь в мозгу славянофилов, не имевшего ничего общего с реальным историческим византийским православием, с его пытками и казнями, и жуткой практикой поголовной продажи в рабство сёл, где приносили жертвы Языческим Богам или хотя бы клялись Их именами.

«Когда вспоминаешь, как крестился русский народ — заливался слезами славянофил Аксаков — невольно умиляешься душою. Русский народ крестился легко и без борьбы, как младенец».

На самом деле и летописи («Добрыня крестил огнём, а Путята — мечом»), и жития святых, и народные предания рисуют картину совершенно иную.

А археология одним страшным штрихом ставит точку в дискуссии — двадцать девять процентов поселений конца десятого столетия, исследованных археологами, не пережило крещения Руси. ТРЕТЬ сёл и городов были уничтожены крестителями или оставлены бежавшими от насильственного крещения людьми.

Археологических данных во времена Аксакова ещё не было, но были и летописи, и жития, и предания уже записывались, но — увы.