Читать книгу - "Андрей Кожухов - Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский"

– Но, быть может, вы согласитесь на компромисс, – сказала она смягчаясь.

Оторвав первую половину письма, касавшуюся Андрея, она тщательно зачеркнула в ней несколько шифрованных мест.

– Ведь вы хотите эту часть, не правда ли? – спросила она.

– Хорошо, я согласен на сделку. Эта часть письма мне действительно всего интереснее, и я жертвую остальным, – сказал Андрей, в то время как Лена стала на колени перед камином и принялась сжигать оставшиеся страницы письма и бумагу, на которой они разбирали шифр. Успокоивши свою совесть, она села на прежнее место.

– Итак, вы уезжаете, Андрей! – задумчиво проговорила она.

Чувствовалась какая-то необычная теплота в звуке ее голоса и во взгляде ее честных и смелых голубых глаз, обращённых на товарища. Остающиеся не могут глядеть без волнения на человека, покидающего безопасное убежище, чтобы снова рисковать жизнью в стране царского произвола.

– Вы скоро едете? – спросила она.

– Да, – ответил Андрей. – Деньги и паспорт будут здесь, надеюсь, дня через три-четыре. Я успею собраться. Хотел бы я знать, открыто ли его имя? – прибавил он внезапно.

– Чьё имя? – спросила девушка, поднимая глаза.

– Как «чьё»? Бориса.

Тяжёлая утрата не переставала мучить Андрея, несмотря на его внешнее спокойствие и бодрость.

– Не думаю, чтобы они могли так скоро узнать, – ответила она. – Борис никогда прежде не бывал в Дубравнике. К тому же Жорж упомянул бы о таком важном обстоятельстве.

– Дай бог, чтобы было бы по-вашему, – сказал Андрей. – Это бы значительно облегчило побег. Во всяком случае, я скоро узнаю обо всем.

Они стали говорить о делах. Лена, очевидно, была опытна в деле контрабандной переправы через русскую границу. Она дала несколько очень полезных советов Андрею, хотя тот и был старше ее на несколько лет.

– Когда вы попадёте в водоворот, не забывайте нас, – сказала она со вздохом. – Пишите иногда мне или Василию. Я тоже хочу вернуться. Устройте это, если возможно.

– С удовольствием. Да, кстати, где же это Василий? Почему вы не привели его с собой?

– Его не было в ресторане. Я послала ему записку, прося, зайти сюда. Вероятно, его не было дома. Он, наверное, в опере; сегодня дают «Роберта»[2], иначе он был бы давно здесь.

Лена опустила руку в карман и вынула старомодные тяжеловесные золотые часы. Она их очень любила, как подарок отца, генерала николаевских времён; часы были с ней в Сибири, и она привезла их с собой в изгнание. Для измерения времени они служили лишь изредка, а гораздо чаще спокойно лежали у закладчиков, когда ей или ее товарищам нужны были деньги. Все они были так близки друг с другом, что понятие частной собственности само собою исчезало между ними. Тот факт, что часы находились в руках их законной владелицы, указывал на сравнительное процветание маленькой эмигрантской группы в настоящую минуту.

– Однако как поздно, – сказала Лена. – Уже первый час, надо торопиться домой, чтобы завтра поспеть на урок.

– Мне тоже нужно рано встать, чтобы засесть за литературу, – сказал Андрей.

– Кстати, – заметила Лена, – вы должны передать кому-нибудь из наших свою работу, когда уедете.

– Непременно. Она как нельзя лучше подойдёт Василию. С его скромными привычками он отлично проживёт на восемьдесят франков в месяц.

– Конечно, проживёт, – подхватила Лена с видимой досадой.

– Хватит даже на то, чтобы водить вас в концерты и оперу.

Лена покраснела, хотя давно должна была привыкнуть к подобного рода шуткам. Андрей вечно дразнил ее этим поклонником; но она легко краснела, как все блондинки.

– Василий, во всяком случае, человек с твёрдыми принципами, а не сибарит[3], как вы, – сказала она с улыбкой. – Но теперь прощайте, мне некогда ссориться с вами.

Он взял лампу, чтобы посветить ей на лестнице, и подождал у дверей, пока она перешла через улицу к своему дому. Потом он медленно воротился в свою одинокую комнату.

Спасённая страница письма соблазнительно лежала на столе. Лена угадала правду: прося у нее письмо, он хотел наедине насладиться дружескими словами своих далёких товарищей; но, догадавшись о его намерении, Лена испортила ему все удовольствие. Он положил письмо в карман, чтобы прочесть его на следующий день; теперь же решился пойти спать и отворил дверь алькова в глубине своей узкой и низенькой комнаты, которая благодаря этому увеличению приняла вид пустой коробки из-под сигар или гроба.

Приготовив постель, он, однако, почувствовал, что напрасно трудился, так как был слишком взволнован, чтобы заснуть.

Три длинных, длинных года прошли с тех пор, как Андрей Кожухов, замешанный в первых попытках пропаганды среди крестьян, а потом и в дальнейшей борьбе, вынужден был, по настоянию друзей, поехать «проветриться». С тех пор он скитался по разным странам, тщетно ища работы для своего беспокойного ума. Еще в конце первого года добровольной ссылки им овладела такая тоска по родине, что он стал просить товарищей, центр которых был тогда в Петербурге, чтобы они позволили ему вернуться и занять место в их рядах. Ему отказали наотрез. Был момент затишья; полиции не за кем было охотиться; а так как она еще отлично помнила имя Кожухова, то его появление могло поднять всю шайку на ноги. Стеснённый во всех своих движениях, он был бы только в тягость товарищам, так как им пришлось бы заботиться о его безопасности. Он должен был понимать это сам. Если его возвращение станет нужным, они сообщат ему. А пока ему следует сидеть смирно и заняться революционной литературой или принять участие в заграничном социалистическом движении.

Андрей попробовал и то и другое, но успех не соответствовал усердию. Он пытался писать для нескольких русских изданий, печатавшихся за границей. Но природа лишила его всякого литературного таланта.

Он чувствовал в себе пламенную душу, полную энтузиазма, и далеко не был равнодушен к красоте и поэзии. Но настоящие слова для выражения чувств ему не давались, и то, что глубоко волновало его сердце, выходило на бумаге бесцветно и безлично. Статьи, которые он изредка писал в разные газеты, были небесполезны – и только. Еще меньшим успехом увенчались другие его попытки найти себе дело за границей. Через несколько месяцев язык не представлял уже для него никаких препятствий для сближения с иностранными социалистами, но служить двум господам сразу он не мог.

Вся его душа переполнена была русскими заботами, русскими надеждами, русскими воспоминаниями. Он чувствовал себя случайным гостем на швейцарских митингах, и тоска по родине все сильнее и сильнее охватывала его. Он собирался