Читать книгу - "Путь Беньямина - Джей Парини"

– Хорошо кормят в армии, – с легким оттенком иронии говорил мой отец.

Как-то, недели через две после дискуссии в Шарлоттенбурге, я сидел в каталожном зале университетской библиотеки, за длинным столом c лакированным верхом, как вдруг вошел Беньямин. Пиджак его был усыпан перхотью, будто припорошен снегом. Он резко наклонился в сторону, как будто зал был кораблем и палубу сильно качнуло. Косолапя и покачивая головой, он подошел почти вплотную ко мне, остановившись сантиметрах в тридцати. Не говоря ни слова, он оглядел меня с ног до самой макушки. Внешне сохраняя невозмутимость, но с колотящимся сердцем, я сделал усилие, чтобы встретить его взгляд. Затем он повернулся и бросился вон из зала. Но не прошло и минуты, как он вернулся. На этот раз он, как будто отчего-то осмелев, подошел ко мне широким шагом.

– Полагаю, вы и есть тот господин, что на днях так пространно рассуждал об истории? – вымолвил он.

Понять, что означает его тон, было невозможно. Не обвиняет ли он меня в чем-то? (Спустя некоторое время я пойму его особую манеру говорить – как-то уклончиво, будто с самим собой, будто мир слишком трудно поддается непосредственному истолкованию.)

Я признался, что я не кто иной, как тот самый господин.

– В таком случае, – сказал он, – дайте мне свой адрес и телефон. Нам нужно поговорить.

Я нацарапал телефон и адрес на клочке бумаги, и он сунул его в карман пиджака. Я представил себе, как этот листок теснится среди квитанций из прачечной, табачных крошек и беспорядочных заметок по философии Шопенгауэра. Вот человек, который не раскладывает все по полочкам, как все мы, грешные, и не идет на компромиссы с повседневностью. Разум его пылает идеями, а их конкретные воплощения в жизнь, похоже, лишь ставят его в тупик, нарушают чистый покой ума. Когда я узнал его ближе, то понял, что мелочи быта, по-видимому, и в самом деле причиняли ему страдание. Ему не хотелось сталкиваться ни с какими помехами, без которых невозможна человеческая жизнь, он едва выносил их.

Прежде чем уйти, он с подчеркнутой учтивостью поклонился.

– Премного вас благодарю, сударь, – сказал он.

Не прошло и трех дней, как мне домой принесли записку: «Милостивый государь, приглашаю Вас посетить меня в этот четверг около половины шестого».

Но едва я успел вскрыть письмо, как зазвонил телефон. Это был Беньямин.

– Простите, герр Шолем, не могли бы мы перенести ваш визит на среду? Или, может быть, на вторник? Мне, пожалуй, удобнее было бы во вторник.

– Тогда я приду во вторник, – сказал я.

– Нет, наверное, все-таки лучше в среду. Как вам среда?

– Среда – вообще мой любимый день недели, герр Беньямин, – ответил я.

Повисла пауза: он пытался понять, что стоит за тоном, которым я произнес эти слова.

– Герр Беньямин, вы меня слышите? – спросил я.

– Связь плохая, – снова заговорил он. – Видимо, из-за военных действий.

– Я вас слышу вполне сносно.

– Ага, хорошо! Очень хорошо. Значит, тогда в среду, да?

Он уже кричал в трубку, отчего звук искажался.

– Да, в среду я свободен.

– Чудесно. Увидимся в среду, если вам точно подходит.

Эта его черта, нерешительность, осложнявшаяся предельной вежливостью, могла кого угодно вывести из себя. Он постоянно колебался между разными идеями и мнениями, до смерти боясь поставить на что-то одно. Так дело обстояло и с женщинами, решиться на что-то было выше его сил, ни одна женщина никогда не устраивала его полностью – если только она не жила с кем-нибудь другим или не считала его непривлекательным. Да и в мелочах это отсутствие твердости вечно ставило его в неловкое положение. Так, в ресторане он мог заказать рыбу, а потом передумать, иногда подзывая официанта по нескольку раз. В конце концов он останавливался на той же рыбе, но вожделенно смотрел на содержимое тарелок своих сотрапезников. Однажды я сказал:

– Ладно, Вальтер, давай поменяемся тарелками. Ты не отводишь взгляда от моей, и у меня пропадает аппетит.

Но и после обмена блюдами он со вздохом произнес:

– Все-таки в первый раз я, наверное, правильно выбрал. Лучше было, чем это.

В то время Беньямин жил с родителями в берлинском районе Груневальд, в доме 23 по Дельбрюкштрассе, за углом от широкой, усаженной деревьями Яговштрассе^[8], рядом со знаменитым парком^[9]. Темный лифт, отделанный дубовыми панелями, поднимался на верхний этаж, и пожилая горничная в темно-синем платье с кружевным воротником впускала вас в их квартиру. Все было вполне добропорядочно, как и приличествовало в те дни богатой семье, жившей в западной части Берлина.

– Мы вас ждали, герр Шолем, – сказала горничная.

Меня провели в комнату Беньямина по длинному коридору, из которого я краем глаза мог увидеть всю роскошь квартиры. Мебель 1870-х годов (эпохи грюндерства^[10]) словно требовала от того, кто смотрел на нее: «Следи за словами, когда говоришь в моем присутствии!» В главной гостиной диваны были обтянуты розовато-лиловым бархатом, шторы были из плотной серебристой парчи. На одной из стен висел изящный обюссонский гобелен, изображавший сцену охоты, во время которой несколько хищных голландцев загоняют несчастного волка. На полу, словно красочные острова в море медово-коричневого дерева, лежали пурпурные и красные ковры. Из китайских ваз, душно благоухая, свисали огненно-оранжевые цветы. Во всем этом было свое великолепие, пусть и похожее как две капли воды на обстановку других домов высшей буржуазии.

На стенах коридора красовались тоскливые масляные пейзажи малозначительных парижских и баварских художников, приобретенные, вероятно, отцом Вальтера Эмилем Беньямином, который, как говорили, нажил состояние на торговле произведениями искусства. Мой отец незадолго до того купил картину в аукционном доме Лепке на Кохштрассе, которым заправлял Эмиль, так что я был наслышан о старшем Беньямине, занимавшемся, кроме того, винной торговлей и строительством. «Герр Беньямин везде поспел», – высказался мой отец прошлым вечером за ужином. Мысль о том, что я могу подружиться с сыном этого уважаемого делового человека, была очень ему по душе.

– А, Шолем, это вы! – сказал Беньямин, открывая дверь своей спальни. – Рад видеть вас, герр Шолем.

Рядом с ним сидел человек немного моложе его, в элегантном коричневом костюме, внешне совсем не похожий на Беньямина, но сразу было ясно, что это его брат: те же черные глаза и чуть крючковатый нос.