Читать книгу - "Королевы смеха. Жизнь, которой не было? - Сергей Капков"

До преклонных лет она курила, выпивала, смачно выражалась, заразительно хохотала, стремительно передвигалась и говорила только то, что хотела. Она была свободным человеком, не обремененным ни семьей, ни страхом перед завтрашним днем. Ее уважали и боялись, любили и завидовали, терпели и преклонялись. Для многих поколений зрителей Татьяна Ивановна Пельтцер и сегодня остается лучшей бабушкой советского киноэкрана…

* * *

В 1930 году немецкий коммунист и философ Ганс Тейблер привез в Берлин из Москвы молодую жену Татьяну. Он представил ее своим друзьям и соратникам, помог устроиться на должность машинистки в советском торгпредстве и похлопотал о принятии жены в компартию Германии. Узнав, что Татьяна Тейблер – в прошлом театральная актриса, известный режиссер Эрвин Пискатор пригласил ее в свою постановку «Инга» по пьесе Глебова. Но при всем благополучии заграничной жизни, при всей любви к мужу и, даже несмотря на собственные немецкие корни, не смогла Татьяна долго оставаться вне родины. Не клеилась ее судьба вдали от дома. Прожив с Гансом в общей сложности четыре года, она уговорила его расстаться.

Театральные легенды гласят, что причина разрыва была другой. Якобы, у Татьяны Тейблер завелся поклонник, и Ганс обнаружил в кармане ее пальто любовную записку. Поссорившись, Татьяна хлопнула дверью и взяла билет на поезд. Оставим эту историю на совести сплетников, поскольку никто из биографов актрисы при этом не присутствовал и поручиться за достоверность этих событий не может.

Так или иначе, в 1931 году Татьяна вернулась в Советский Союз и вновь взяла фамилию отца – Пельтцер.

Вскоре ее выгонят из Театра имени Моссовета, и она опять сядет за пишущую машинку, только теперь уже на машиностроительном заводе – поможет младший брат Александр, главный конструктор. Правда, там ей посоветуют вернуться к актерской деятельности, поскольку машинисткой она окажется неважной. Потом Татьяна будет пробовать свои силы в жанре миниатюры, конферировать, а ее первая большая кинороль ляжет на полку на долгих одиннадцать лет. Будет много слез и разочарований, прежде чем придет всенародное признание и любовь нескольких поколений зрителей. Правда, Татьяне Пельтцер к тому моменту исполнится сорок семь лет…

* * *

В середине семидесятых заведующая литературной частью Московского академического театра сатиры Марта Линецкая собралась издать книгу о Татьяне Ивановне. Актрисой эта идея была встречена в штыки: «Тебе это надо, ты и мучайся!» Она никогда не давала интервью, терпеть не могла журналистов, а друзьям и коллегам рассказывала больше не о себе, а о тех удивительных людях, с которыми ее сводила судьба. Линецкая составила подробный план книги, были опрошены друзья и партнеры Пельтцер по сцене, собраны рецензии на ее работы в театре и кино. Но книга так и не увидела свет – Марты Линецкой не стало в тот страшный для Театра сатиры год, когда ушли из жизни Анатолий Папанов и Андрей Миронов.

Остались черновики, наброски, фотографии и единственная собственноручная запись воспоминаний Татьяны Ивановны о своем детстве:

«Отец мой, Иван Романович Пельтцер, – обрусевший немец, человек бешеного темперамента, неугасимой творческой активности, деятельной фантазии. Он служил у Корша, держал антрепризы в разных городах, организовал в Москве частную школу. У него учились многие, ставшие потом известными, артисты, например В.Н. Попова и В.С. Володин – известный комик кинематографа и оперетты. Он учился втайне от своего отца, содержателя Ивановского трактира, и расплачивался с Иваном Романовичем медяками, которые приносил в мешочке.

Восемь лет отец служил у Николая Николаевича Синельникова, державшего антрепризу в Киеве и Харькове. Актерский состав бывал у Синельникова блистательным: Н.М. Радин, М.М. Блюменталь-Тамарина, Е.М. Шатрова, Е.А. Полевицкая, П.И. Леонтьев, С.И. Днепров, П.Л. Вульф.

В сезоне 1913/14 года у Синельникова в Екатеринограде я впервые вышла на сцену. Папаша поставил Сенкевича «Камо грядеше». Играла я мальчика Авдия. Помню только, что на мне был хитон.

В следующем сезоне в Киеве, тоже у Синельникова, шло «Дворянское гнездо». Марфинька – Шатрова, Лиза – Полевицкая, Лаврецкий – Радин. Я, актерское дитя, играла Леночку, получала за спектакль три рубля. И даже была рецензия! Спектакль имел большой успех, прошел сто раз – небывалое количество для тех времен. Николай Николаевич вызвал всех после спектакля, угощал артистов шампанским, а мне преподнес бонбоньерку с конфетами. Вместо благодарности я сказала: «Ладаном пахнет!» Это от смущения. Я была скромная девочка.

В сезоне 1914/15 года в Харькове я уже много играла. Шла сказка про волка на утренниках. Нужен был мальчик. Николай Николаевич сказал папаше: «Вы приведите вашего Шуру, младшего». Брат пришел и всю репетицию хохотал. Тогда Синельников решил: «Пусть Таня придет».

А уже на следующий сезон я играла Сережу Каренина. Саму Каренину играла артистка Юренева. Мама рассказывала, что в сцене ее прихода к Сереже в день его рождения из публики женщин увозили в истерике – так она играла:

– Кутик мой, кутик!

– Мамочка, не уходи!

Певцов играл Каренина, Блюменталь-Тамарин – Вронского. Роскошный был спектакль!

Ну что еще играла? В прелестной пьесе Габриэль Запольской «Их четверо», вместе с братом Шурой играли в «Норе». Впечатления сохранились детские. Самое сильное: тогда впервые была сделана крутящаяся сцена, в театре Франко. Я не уходила до конца спектакля, так как перед концом должен был повернуться круг. «Прокручусь на нем и уйду тогда…»

На сезон 1915/16 года папаша стал держать театр миниатюр в Харькове. Были в труппе молодой Утесов, Смирнов-Сокольский. Дела шли не блестяще. Для поднятия сборов папаша поставил «Белоснежку» и «Красную Шапочку». В этих спектаклях я играла и уже училась в 1-м классе гимназии.

Весной поехали в Москву. Жили на Тверской. Летом папаша держал театр миниатюр. Зимой меня хотели отдать в Елизаветинский институт в Лефортове, но попала в гимназию Ржевской. Здесь мне было плохо – девочки смеялись надо мной. Тогда меня отдали в частную гимназию на улице Станкевича. Тут я была посмелее. Однажды, возвращаясь из гимназии, мы увидели толпу у дома генерал-губернатора Москвы (теперь это Моссовет). Февральская революция. Отречение царя. Меня отдали в классическую гимназию Фишера на Остоженке, с пансионом. С 3-го класса – греческий, латынь… Помню, когда меня вели сюда в первый раз, было это ночью. Не могли пройти – на улицах перестрелка, кадеты. С Рождества начальница гимназии велела принести мешок риса и фунт масла.

Началась голодуха. В 1918-19 годах папаша был у Корша, преподавал в одиннадцати местах, получал красноармейские пайки. Мы с Шуркой не голодали, играли в различных клубах. На этом мое учение закончилось раз и навсегда…»

* * *