Читать книгу - "Когда мы были чужие - Памела Шоневальдт"

Лежа на узкой Лулиной постели, старалась вжаться во влажную неровную стену.

— Как жаль, что ты не Альберт, — пробормотала она.

Да, как жаль, что я вообще не кто-нибудь другой.

Чикаго казался далекой землей Обетованной. Одна за другой проходили мучительные недели.

Как-то во вторник Мистрис в спешке забежала к нам еще до рассвета. Ей надо было уйти, и она торопилась оставить мне свои указания: перед завтраком почистить газовые лампы — грязное, утомительное дело.

Лула громко пела на кухне, ночью она ждала Альберта. Я мыла щеткой пол на площадке перед комнатами Мистрис и задела дверь. К моему удивлению она отворилась. Уму непостижимо — Мистрис всегда так осмотрительна, даже наши иголки на ночь запирает в шкаф. Я проскользнула в гостиную и закрыла за собой дверь.

Персидские ковры, шелковые абажуры, резной стол с дюжиной ящичков, четыре стула с плюшевой обивкой и темные бархатные занавеси до полу — да здесь больше богатств, чем во всем Опи. Но мое внимание привлекли четыре коробки на полу: воротнички, упакованные на продажу. Я узнала свою вышивку — дюжины воротничков, которые она забраковала или просто отдала кому-то «для ровного счета». Они лежали сверху, под ними воротнички других девушек, но покупатель увидит мои и решит, что остальные не хуже.

Меня охватил гнев. За все — за украденный труд, жестокие насмешки, за то, что она настраивала девушек друг против друга, за наш жиденький суп и мерзлые комнаты, за то, что подселила меня к Луле, чтобы проучить нас обеих, и за долгие часы, которые я работала задаром. Гнев на девушек, не желавших со мной общаться, на воров, смеявшихся, лапавших меня и забравших все, что было мне дорого. Гнев на Кливленд, где мне было одиноко и мучительно тяжело.

Господи, прости меня, простите, Дзия и отец Ансельмо, но я обворую Мистрис. Сначала я взяла только английские иголки из швейной корзинки, их там было очень много. Затем набор тонких носовых платков и моток шелковых ниток для вышивания. Все это отправилось в карман моего передника. Но злость разгоралась все жарче и требовала большего. Не такой ли пламень охватил Габриэля, когда он впервые исколотил свою собаку? Но со мной обошлись подло, лихорадочно твердил воспаленный ум. В одном ящике стола я нашла бумагу, ручки и марки: без надобности. Другой никак не хотел открываться, пока я не нашла тайную кнопку под филенкой. Где-то в глубине стола раздался щелчок, резкий, как хруст сухой ветки. Ящик выдвинулся, и я увидела стопки долларов, перетянутые тесемками, и увесистый мешок с монетами — деньги, которые она выжимала из нас. А может, Мистрис занимается грязными делишками (как быстро вор находит себе оправдание), отсюда и ее богатство? А мастерская — так, для прикрытия? Да наплевать, откуда у нее деньги, главное, они помогут мне добраться до Чикаго.

Я взяла по пять долларов, удержанных с меня за каждую из четырех недель, и еще десять за гнусную жестокость. Монеты трогать не стала, она могла бы заметить, что мешок стал легче. Из швейной корзинки забрала маленькие ножнички и золотой наперсток, легкий, как перышко, старательно заглушая угрызения совести. Как ветер гонит по кругу сухие листья, так кружились в моей голове одни и те же слова: она меня ограбила, воры меня ограбили, со мной были несправедливы.

Иголки, нитки, наперсток, четыре платка, ножнички и деньги оттягивали карман передника точно кирпичи. Подобно голодному, который ест, пока ему не станет дурно, я рыскала по комнате в поисках чего-нибудь еще. Трогала тонкие фаянсовые чашки и тяжелые серебряные блюда, хрустальные вазы, бархатные занавески, статуэтку пастушка, играющего на флейте, и собаку из китайского фарфора, размером мне до колена. К чему все эти вещи? Ведь и в ломбарде могут спросить — откуда у бедной девушки собака китайского фарфора, и позвать полицию. Мне нужно в Чикаго, а не в тюрьму. Лула, наверно, уже удивляется, куда я запропастилась, да и Мистрис может вернуться в любой момент.

Я оглядела комнату — все ли на месте, не задела ли я чего ненароком. Нет, все в порядке. Она ничего не заметит, пока не пересчитает деньги. Так возьми еще что-нибудь, одну-две вещички, подговаривал меня лихорадочный голос. Какая разница, раз ты уже все равно воровка? Из бронзовой вазы в угловом комоде я вытащила пыльные четки из янтаря и кораллов. Коль скоро воры забрали мои, я имею право взять эти взамен. А затем, уже без всяких самооправданий, а просто от возбуждения, я сунула в карман маленького, с мизинец, резного кота из нефрита. На меня потрясенно смотрели знакомые лица: Дзия, отец Ансельмо, даже мой отец — человек грубый и вспыльчивый, он, однако, в жизни своей не брал чужого. «Кто ты? — спрашивали они. — Где наша Ирма?» «Мистрис меня обворовывала», — напомнила я им и запнулась. Я буду читать покаянные молитвы, жертвовать бедным в Чикаго. А когда у меня появятся деньги, я отдам, что взяла.

Я подкралась к двери, прислушиваясь, как заправский вор. Из кухни доносился ровный град ударов: Лула делала тесто для бисквитов, по-своему таким образом празднуя отсутствие Мистрис. Значит, ничего услышать не могла. Я пригладила передник, чтоб не так оттопыривался, и тихо направилась к лестнице в спальню — взять свой плащ и пару вещей.

— Ирма! — крикнула Лула. Я подскочила, покрылась холодным потом и вошла в кухню, а там встала за стиральным корытом, заслонившим мой передник.

Тяжело пыхтя, она раскатывала тесто деревянной скалкой.

— … девятнадцать, двадцать. Еще восемьдесят раз. Уф-ф… а ты где прохлаждаешься?

— Лампы очень грязные были.

— Ладно, нам нужен лед. Мистрис не оставила мне денег, так что скажи старику Макговену, чтобы отпустил в кредит. И передай ему, лед нужен срочно, иначе у меня и молоко, и масло пропадут. — Неужто Господь поощряет мой грех? — Ирма, ты меня слышишь? Сходи прямо сейчас, к завтраку успеешь вернуться.

Я сглотнула.

— А где Мистрис?

— Ушла на весь день. Хвала Господу.

Значит, пройдет несколько часов, прежде чем она поймет, что ее обокрали.

— Мне надо плащ взять.

— Ну так пойди возьми. Что ты застыла-то?

Хочу поблагодарить ее, за то, что отдала мне половину кровати, пусть и с неохотой. Пожелать ей счастья с Альбертом. Хочу запомнить ее широкое, смуглое лицо. Сказать, что я не злодейка и не воровка, а просто забрала, что мне причиталось.

— Пойду плащ возьму.

— Ты уже это говорила. Большой кусок льда, ты поняла? А не мелкое крошево.

Я прошла в спальню, уложила «благотворительные» вещи в мешок и надела плащ, который скрывал его.

Из кухни доносилось пыхтение Лулы:

— … восемьдесят два, восемьдеся три…

Я напишу ей из Чикаго. Не думай про Чикаго, велела я себе. Думай только о том, чтобы уехать без лишних проблем.

Я вышла на улицу и поняла, что сначала надо все же зайти к Макговену. А не то Лула или даже Мистрис подумают, что со мной что-нибудь приключилось по дороге к нему. Поэтому я заказала льда, пытаясь не выказывать никаких признаков нетерпения, пока старик Макговен медленно писал в кредитной тетради, а потом в тетради доставок, попутно спрашивая, что я думаю о погоде. Наконец он закончил и отпустил меня. Очень удачно в тот момент к нему зашли несколько рабочих с литейного завода, и он не видел, что я направилась в противоположную от мастерской сторону.