Читать книгу - "История Японии. Между Китаем и Тихим океаном - Даниель Елисеефф"

Однако между этим вспыльчивым солдатом и правительством юристов, ставших технократами раньше, чем следовало, отношения быстро испортились. В 1873 г. Такамори призвал к военной интервенции в Корею, а советники императора благоразумно отклонили этот план. Разъяренный Такамори удалился в Сацуму и в 1877 г. в конечном счете поднял открытый мятеж против государства, потому что последнее, сознавая, насколько опасно существование вдалеке от столицы неконтролируемых запасов современного оружия, потребовало расформировать арсенал в Кагосиме. История закончилась трагически — силы порядка окружили Такамори, и самурай наконец покончил с собой, на сей раз успешно. Через четырнадцать лет, в 1891 г., тот же император Мэйдзи реабилитирует его; в этом несомненно надо видеть знак времени — военные начали оспаривать первенство у юристов и поборников гражданской модернизации. Кстати, это движение возникло сразу же, как только стало известно о смерти Такамори: министр внутренних дел Окубо Тосимити (1830–1878), отдавший приказ привести Такамори к повиновению, в следующем году (14 мая 1878 г.) был убит шестью самураями из Сацумы. Дух кровной мести был по-прежнему силен, еще сильней, чем в эпоху Эдо, потому что связей между людьми, позволявших сдерживать его, больше не существовало.

Просвещенная политика

Выражение «Мэйдзи» означает «просвещенная политика»; оно соответствует новой эре, провозглашенной в октябре 1868 г., через несколько месяцев после того, как император 6 апреля 1868 г. официально принес «Пятистатейную клятву». Он декларировал свое намерение создать собрание, члены которого отныне могли бы высказываться свободно; вторая и третья статьи утверждали единство всех классов общества к величайшей пользе для экономики и финансов страны; четвертая признавала необходимость учитывать правила, принятые в международных отношениях, а пятая провозглашала необходимость поднять науку и технику до уровня, который требуется в современном мире, при одновременном укреплении императорской власти.

Итак, это правительство было просвещенным. Однако перемены происходили не безболезненно и, во многих случаях, не без сожалений о том, от чего отказывались реформаторы. Прежнее общество, четыре социальных класса которого не меняли своих свойств с тех пор, как были закреплены диктаторами в XVI в., имело много отрицательных сторон для тех, кто не принадлежал к кругу носителей оружия, ставших, от самого скромного до самого авторитетного, представителями администрации и публичной власти. Надо отдать должное и этим служащим особого рода, которые не производили никаких материальных ценностей и жизнь которым нередко отравляло безденежье: наделенные стойким пониманием дисциплины и иерархии, они часто, что кое-кому кажется парадоксом, оказывались закваской для полного обновления экономики, для движения по пути индустриализации. Анализ некоторых архивных данных, действительно, наводит на мысль, что в тех ленах, где буси были наиболее многочисленными и наиболее организованными, лучше всего развивались новые ремесла, промышленность и торговля, — лучшее доказательство, какими возможностями обладают спорные силы бюрократии!

В самом деле, надо признать, что реставраторы Мэйдзи заранее были бы обречены на неудачу, если бы страна была неспособна быстро вступить в число самых процветающих мировых наций той эпохи. И заслуга именно сёгуната состояла в том, что он сумел в течение двухсот пятидесяти лет установить, а потом сохранить сильную центральную власть, опиравшуюся на регулярно поступающие финансовые средства, пусть даже периодическая нехватка наличных денег в обращении и монетные манипуляции подрывали бюджетную политику этого режима. А если эти средства изымались в основном у крестьянства, с давних пор подвергавшегося сильной эксплуатации, то все-таки оно не пережило таких драм, как китайские крестьяне, которые в большей части страны потеряли жизнь и имущество в результате восстания тайпинов (1851–1864) и голода, опустошавшего с тех пор регионы, стихийных бедствий (климата, наводнений), пришедших на смену людскому безумию.

Итак, «просвещенное правительство» — сама терминология которого подразумевала, что его предшественники не были просвещенными или были менее просвещенными, — должно было все поменять, произведя трансформации на уровне тех, какие в то время потрясали Восточную Азию.

Новая команда объединилась прежде вокруг своего императора, в Киото. Но эта аристократическая и романтическая столица тысячного года, дворцы которой тянулись в полусотне километров от ближайшего порта (Осаки), оказалась очень труднодоступной для путешественников из-за рубежа. Иначе дело обстояло с Эдо, расположенным в глубине приветливой бухты, которая была широко открыта уже не на Внутреннее море, как Осака, а на Тихий океан. Таким образом, Эдо, бывший лен сёгунов Токугава, остался столицей и получил в данном случае новое название, которое носит до сих пор, — Токио, «восточная столица».

Однако прежде чем окончательно поселить там императора, группа, окружавшая суверена и фактически в значительной мере управлявшая вместо него, сочла за благо впервые показать государя народу. Точней, речь игла о том, чтобы отправить его путешествовать в паланкине по стране: даже если подданные не видели его лично, они могли, смотря на паланкин, ощущать августейшее присутствие — практика, о которой в тогдашней Японии никто не имел ни малейшего представления. Император изначально был чем-то далеким, приблизиться к которому простые смертные никогда и не мечтали, существом другой природы. Именно этот образ бездействующего затворника — который создавали одежды и поведение — реформаторы считали важным изменить: в европейском представлении хороший суверен должен быть мужественным и гордо носить во время мира жезл правосудия, а во время войны — воинский меч.

Тем не менее правительство в конечном счете 4 апреля 1869 г. официально переехало в Токио, а императорская фамилия поселилась в бывшем дворце сёгунов. Это совмещение не только выразило сам дух правительства, но и ясно показало, в каком направлении движется государство. Отныне не будет никаких посредников между воплощением власти — императором — и народом, который великолепно представляли эдокко, обитатели древнего Эдо, ставшие современными «токийцами», со своим живым и предприимчивым духом, чья лихорадочная деятельность и неустанная гонка за прогрессом символично начиналась сразу же за пределами обширного, спокойного и зеленого пространства Дворца. Многие ремесленники и купцы, особенно в Токио, не преминули порадоваться этому; другие бедолаги, особенно в провинции, где очень значительная часть хозяйства еще существовала для даймё и концентрировалась вокруг его особы, в один прекрасный день оказались в невыносимом положении.

В самом деле, уже через недолгое время можно было заметить, что класс самураев, тесно связанный с сёгунской системой, теряет смысл своего существования. Это грозило ему и потерей доходов, что скоро стало жестокой реальностью, пусть даже перемена в положении воинов поначалу не казалась первейшей заботой нового правительства: оно внедряло первичные изменения в почти сакральной сфере образования.

Так, в 1869 г. был создан Токийский университет (фактически называвшийся так с 1877 г.), а через три года, в 1872 г., ввели обязательное образование. Тогда же, чтобы создать концептуальные рамки для нового общества, правительство обзавелось государственной религией, организованной по образцу великих монотеистических религий Запада. Таким образом, в 1870 г. японцы узнали еще об одном нововведении, которое было им достаточно чуждо в той форме, какую тогда приняло, — об учреждении синто, естественной религии, которую более или менее инстинктивно практиковал каждый с незапамятных времен. Итак, «просвещенное правительство», следуя своему принципу восстановления порядка по инициативе верхов, прежде всего создало педагогические кадры и назначило мировоззрение — то и другое должно было облегчить управление народом.