Читать книгу - "От Сталинграда до Берлина - Валентин Варенников"

Позже я узнал, что примерно в это же время ранило командира батальона старшего лейтенанта Топоркова.

Помню, Филимон сделал большую, из бинта и ваты салфетку, наложил мне на грудь, а через грудь и шею стянул, чтобы не спадала. Сказал, что крови мало, неопасно. Но внутри все клокотало и булькало. Меня на плащ-накидке вынесли из траншеи, укрепив полулежа на волокуше, – и дальше по снеговой дорожке. А Филимон накинул на меня еще и полушубок.

Потом оказался в палатке, стало тепло. Здесь я размяк, меня протерли спиртом, но внутри продолжало клокотать. Мужчина в белом халате – видно, врач – обработал мою рану. Он долго копался, а затем вынул небольшой осколок, показал мне и, завернув его в бинт, сунул в мою руку: «Это твой трофей, береги!» Тут же ушел, но вскоре вернулся с другим врачом; они мяли мне правую сторону груди и все спрашивали: «Больно?» Конечно, больно. Зачем спрашивают?

Через два часа я уже летел на санитарном самолете. Мне сунули какие-то бумаги. Это был медсанбатовский лист с описанием медицинской помощи и направление в госпиталь. Третий документ – продовольственный аттестат.

Приземлились на полевом аэродроме – впрочем, какой там аэродром? Снеговая утрамбованная полоса да три палатки. Поодаль несколько самолетов, как и наш, с красными крестами. Вышел с помощью санитара, сплюнув на снег сгусток крови. Потом явилась женщина в военной форме, с тремя кубиками. Я еще подумал: ишь ты, начальница надо мной, старший лейтенант. Она распорядилась, чтобы следовали за ней. И мы, кто своим ходом, а кто на носилках, отправились. Шли недолго, станция была рядом, а там обычный пассажирский поезд, приспособленный для перевозки раненых. Просмотрели мои документы, определили место в вагоне.

Было тепло. Уселся у окна, ожидая отправки. Стояли весь день. Мне дважды приносили резиновую грелку, совершенно холодную, заталкивали ее под гимнастерку, на рану.

Заставляли что-то пить. Голова кружилась. Все время клонило ко сну. Вечером поезд, наконец, тронулся – к утру прибыли в Балашов. Я попал в госпиталь, находившийся рядом с вокзалом. Все палаты и коридоры забиты ранеными, они лежали даже на полу – хорошо, были матрасы. Меня завели в переполненную большую комнату. Койки стояли справа и слева, а одна прямо в проходе; на нее мне и указали. Сестра дала белье, халат, какие-то дикие тапочки – сказала, чтобы переоделся. Оставшиеся при мне документы, завернув в носовой платок, положил под подушку – тумбочек здесь не полагалось. Улегся и сразу уснул.

Сколько проспал – не знаю, но проснулся от легких толчков. На кровати сидел пожилой мужчина в халате:

– Как вы себя чувствуете?

– Прилично.

Он глазами показал на подушку – наволочка была измазана кровью, видно, изо рта шла.

– Выйти сами сможете?

Я ответил утвердительно, и мы отправились. Вначале – рентген. В операционной все тот же врач долго мял грудь, кряхтел, вздыхал, спрашивал, как и в медсанбате, где болит. Когда сняли бинты, кроме приклеенного тампона, у меня вокруг раны сплошной синяк. Протерли еще раз живот, грудь, руки, плечи. Опять чистили рану, сделали новую повязку с мазью Вишневского. Доктор сказал:

– Пока большой опасности не вижу. Придется несколько дней спать полусидя. Не курить, резких движений не делать, говорить только при необходимости – и тихо. На перевязку приходить ежедневно.

Через три-четыре дня картина будет ясна. Три раза в день пить микстуру и таблетки, которые я выписал.

В палате встретили как родного. Засыпали вопросами. С помощью сестры объяснил – говорить не разрешается, могу только слушать. Еще объяснил, что со Сталинградского фронта. Ко мне подсел человек с культей вместо левой руки: «А я – с Донского. Видишь, отвоевался, думаю, зря они мне руку отмахали. Надо было побороться за нее. Так легче, тяпнули – и все. А теперь что я за работник? Конечно, сопротивлялся». Доктор говорит: «Тогда помрешь». Потом надышался чего-то, уснул, а они орудовали. Очнулся: думал, все обошлось, казалось, и пальцами пошевелил, а глянул – руку по локоть слизало. Так-то… Вот место у тебя плохое, невезучее… При мне отсюда двоих ногами вперед… Плохая примета!»

Я молчал, но сказанное, конечно, подействовало. Может, сменить место? А вечером ко мне подошел фельдшер, спрашивает:

– Тебе что, место не нравится?

– С чего вы взяли?

– Со мной говорили двое из вашей палаты – почему, мол, новенькому лейтенанту могильное место дали? Это ему не нравится.

В первой декаде января взбудоражила новость: Сталинградский фронт проводит ликвидацию окруженной в городе группировки. Лучшего лекарства быть не могло! Раненые громко обсуждали ситуацию, делали прогнозы. На перевязке доктор сказал:

– И у тебя получше стало… Наверное, чешется?

Подтвердил.

– Но ты не чеши – потерпи.

И я терпел.

Через пару дней был разговор с фельдшером, он же старшина:

– Боялись, у тебя внутри начнутся процессы, но все обошлось – с тебя магарыч!

– Магарыч будет, если организуешь завтра отправку в мою часть. Микстуру я уже не пью, а таблеток у сестры попрошу на недельку – она принесет.

Я пил кальций, принимал таблетки стрептоцида – удивительное тогда было лечение.

– В твою часть отправить невозможно… Тебе туда сейчас не добраться. Может быть, в Аркадак поехать? Это реальный вариант. Там пополняется дивизия, выведенная из Сталинграда после больших потерь. У меня там на пересыльном пункте кореш из Горького, капитан, я напишу ему…

И тоже приемлемый вариант, подумал я и согласился на Аркадак. На следующий день в дверях палаты появился старшина, махнул мне рукой. Когда я подошел, он возбужденно, точно заговорщик, говорит: «Порядок. Забери свои пожитки и приходи ко мне. Соседям скажи, что перевели в другую палату…» Так и сделали. Прихожу – он сияет: «Говорил о твоем состоянии с хирургом. Дней через десять можно выписать…»

…Старшина дал мне потрепанный вещмешок с котелком и немного продуктов, рассказал, как добраться до Аркадака. Вывел через запасной ход во двор, затем – на улицу. Мы распрощались, как родственники, он сказал:

«Ну бывай… Пиши. Магарыч за тобой». Я отправился к станции, как и советовал старшина. Отсюда все расходилось и все разъезжалось: повозки, сани, ходоки, грузовые машины. Надо не зевать! Познакомился с бородатым мужичком на санях. Оказалось, едет в Аркадак, поджидает напарника, который пошел на станционный склад. Спросил, возьмет ли меня. «Вот подойдет второй, поговорим…»

Заговорили о войне. Вскоре подошел напарник – такой же заросший, лет сорока, может чуть старше. Познакомились. Первый меня представил, дескать, из госпиталя, просит подвезти до Аркадака. Тот сказал: «Из госпиталя – так из госпиталя. Заваливайся в сани, а я пока сбегаю за мешком».

Глядя ему вслед, я думал: отъели рожи, сидят в тылу да еще какими-то махинациями с зерном занимаются. Почему не на фронте? Конечно, можно проверить, откуда зерно… Но тогда срывается Аркадак. Пока рассуждал, мужик вернулся, отправились в путь. Мои новые знакомцы сидели рядом, курили, понукивали лошадей, о чем-то негромко говорили. Чтобы я не замерз, бросили мне тулуп, вторым – прикрыли себе ноги. Они были в полушубках – мороз не проймет. Часа через три оказались в какой-то крохотной деревушке. Остановились у первой избы. Все зашли в большой дом, разделись, сели за стол. Один из моих бородачей достал из сумки каравай ржаного хлеба, сало, бутылку самогона. Чувствовалось, они здесь не первый раз. Я сказал, что не буду пить – мне нельзя. Мужики переглянулись, потом разделили мою часть между собой. Выпили, крякнули, взялись за сало. А мне сказали: «Ешь сало – оно от всех болезней…»