Читать книгу - "По колено в крови. Откровения эсэсовца - Гюнтер Фляйшман"

— Кагер, а как ты думаешь, что могут перевозить эти составы?

Я ответил, что представления не имею, а Гляйзпункт со смехом задал мне вопрос:

— Послушай, а ты много евреев видел на парижских улицах?

Вот тут пришлось призадуматься. И как следует. Я, разумеется, знал о том, каково отношение германских официальных властей к евреям. Да и как можно было об этом не знать, если именно отношение к этой нации было одной из главных составляющих внешней и внутренней политики рейха? Если на страницах всех газет и журналов только и твердили о том, какие евреи подлые людишки. Если доктор Геббельс постоянно вещал по радио о том, что в Германии необходимо ввести законы, сурово ограничивавшие их жизнь и деятельность. Поскольку я вырос в такой атмосфере, то принимал это как должное и, не особенно вникая в политические тонкости, предпочитал все же держаться подальше от тех, кого рейх считал врагами. Мне не раз говорили о том, что именно евреи всадили нож в спину государству во время Первой мировой войны. И, поскольку теперь я был в рядах тех, кто сражался на фронтах уже Второй мировой войны, я просто не мог не оценивать положительно целесообразность антиеврейских законов. Мне отнюдь не хотелось, чтобы гибли люди, подобные Клеку или Грослеру, из-за того, что евреи устраивают акты саботажа на оборонных предприятиях, в результате чего на фронт поступают некачественное оружие и боеприпасы. Я верил в подобные вещи, потому что не имел никаких весомых аргументов против них. И вообще, любой честный немец был просто обязан как минимум недолюбливать евреев и безоговорочно поддерживать принимаемые правительством антиеврейские законы. Я тоже их поддерживал.

Все мы знали о Дахау и Бухенвальде, но с чистой совестью могу заявить, что в 1940 году я понятия не имел о том, что там происходило. Я всегда считал, что там расположены центры политического перевоспитания для уголовных преступников, где последних учили уважать существующие законы. Я считал, что если кто-то нарушал германские законы, тот заслуживал нескольких лет пребывания в Дахау или Бухенвальде.

Но вот того, зачем нам понадобилось тащить евреев из другой страны в Германию, я решительно не понимал.

Я и представить не мог, что этих людей просто переправляли через территорию Германии в страшные лагеря смерти в Польше. Я не сомневался, что их везут в Германию — в Дахау или Бухенвальд или в другие аналогичные места.

И я не понимал, почему Гляйзпункт и Энгель смеялись над этим. Причем смеялись злорадно и с таким видом, будто им известно куда больше, чем мне. У меня не укладывалось в голове, что подобные вещи происходят с ведома и санкции германского правительства, поскольку нам во время учебы постоянно старались вдолбить, что, дескать, мы, Третий рейх, — опора и надежда мировой цивилизации. Но как могут цивилизованные люди поступать подобным образом с представителями других наций?

Вскоре я понял, что на эту тему лучше вопросов не задавать, а просто делать вид, что ничего особенного не происходит. Но как быть, если пресловутые вопросы лезут тебе в голову? Но в тот период я и мысли допустить не мог о том, что мы, немцы, способны творить злодеяния в отношении евреев и уголовных преступников, да еще в таких масштабах.

Иногда в главном штабе СС появлялись офицеры подразделений СС «Мертвая голова», нам было предписано скрупулезно соблюдать в отношении их правила воинской вежливости. Мы словно заводные куклы должны были салютовать им, четко и без промедлений выполнять все их распоряжения и так далее. Если в главный штаб прибывал офицер из «Мертвой головы», его надлежало сразу же препроводить в нужный зал заседаний, или кабинет, или куда угодно согласно его указанию.

Именно тогда, в Париже, мне и разонравилось пребывание в рядах СС. Когда я состоял радистом при герре генерале, я пользовался определенной свободой, но здесь, в главном штабе СС, царили совершенно иные, куда более строгие порядки. Ежедневно в 5 утра проходило первое построение. То есть, если ты намеревался принять горячий душ и успеть к 5, подниматься нужно было в 4 часа утра. А в 5 мы все собирались во дворе префектуры на плацу, где дожидались прибытия офицеров для осмотра. А те зачастую запаздывали, не желая подниматься засветло или укорачивать завтрак. Поздней осенью и зимой, когда заметно похолодало, нам иногда приходилось выстаивать по часу, дожидаясь этого несчастного десятиминутного утреннего осмотра. Второе построение проходило в 13 часов, а последнее — в 18.30. Как я понимаю, единственной целью этих построений было выработать в личном составе умение терпеливо ждать и не задавать вопросов.

Нельзя сказать, чтобы офицеры во время этих построений на холоде изощрялись в придирках к нам. Ни к чему им было тратить на нас время, торча на холоде. Нет, придирки начинались, когда мы оказывались в тепле здания. Вот тогда уже наши вышестоящие отводили душу: и складка недостаточно остра, и орден или медаль висит криво, и пилотка не так надета, и сапоги не начищены до зеркального блеска, и ногти не подрезаны, и зубы не вычищены и так далее до бесконечности. За нарушения полагались наряды на службу вне очереди — простоять ночь в карауле. Хорошо, если пост внутренний. А ведь приходилось и торчать на ледяном ветру с винтовкой на сторожевой вышке. Если мне полагалось в виде дисциплинарного взыскания простоять на посту, я предпочитал не ломать голову над тем, за что я заработал его. Я предпочитал вспоминать герра генерала и дни, проведенные в 7-й танковой дивизии. Что-то она поделывает сейчас, спрашивал я себя.

Примерно в середине декабря 1940 года я получил новое назначение и краткосрочный отпуск домой на Рождество, по истечении которого мне предписывалось прибыть в 9-й мотопехотный полк дивизии «Германия», командующий дивизией обергруппенфюрер СС^[11] Феликс Штайнер, место дислокации — полигон Хойберг. Я был счастлив, что служить буду в Германии.

Это было последнее Рождество, когда за праздничным столом собралась вся семья в полном составе. Оба моих брата, служившие в Польше, рассказывали о героических сражениях за Варшаву. Подтрунивая надо мной, мол, я высоко занесся, служу в СС и так далее, они высказали предположение, что заработал значок за ранение, явно споткнувшись где-нибудь о камень. В общем, дома было очень хорошо и весело.

После Нового года я явился в 9-й мотопехотный полк в Хойберг. Весь полигон был скован морозом и вообще выглядел довольно неприветливо. Деревянные бараки, явно сколоченные на скорую руку, сероунылый плац для построения.

После того как я доложил о своем прибытии в хозслужбе СС, меня направили в один из бараков, служивших казармой, и я оказался среди таких же, как и я, прибывших в Хойберг из различных частей СС. Все рассказывали о том, как воевали в Бельгии, Франции, Австрии, Польше и Чехословакии. На первой же поверке исполняющий обязанности командира гауптшарфюрер^[12] стал выкликать нас, услышав среди других фамилию и имя «Фриц Крендл», я готов был расхохотаться от счастья. Дело в том, что мы с Фрицем получили назначения в разное время и так и не успели повидаться — он выехал сюда раньше меня. Слава богу, хоть одна знакомая душа будет в этом захолустном Хойберге.