Читать книгу - "Сталин и Гитлер - Ричард Овери"

Когда 5 марта 1953 года Сталина не стало, вся нация погрузилась в глубокий траур. Всего через несколько часов после смерти его тело отвезли в лабораторию при Мавзолее Ленина для подготовки к церемонии прощания. Было решено забальзамировать его так же, как и Ленина, и положить в саркофаг рядом с отцом революции. Огромные толпы людей с пепельно-серыми от горя лицами, заплаканными глазами собрались вокруг Дома Союзов, чтобы взглянуть на безмолвный труп. Толпа была такая огромная и плотная, что сотни людей оказались задушенными в толчее, а многие были просто задавлены до смерти милицейскими лошадьми. Даже те, кто ненавидел Сталина, осознавали всю мощь власти культа личности, которая служила им опорой. «Непостижимым образом, – писал Андрей Синявский, – мне удавалось мысленно сопротивляться этому невероятно мощному магниту, смертоносные лучи которого распространялись из этого эпицентра по всему городу… в эту ночь его присутствие было более осязаемо на улицах, чем у его гроба, огороженного венками и почетным караулом»³. Для истинно верующих в него, как, например, Петра Григоренко, смерть Сталина была «настоящей трагедией». Вождь оставался «безупречным» посреди стаи коррумпированных и злостных советчиков. Молодой Петр Дерябин вспоминал позже отчаянный вопрос его свекрови, после того как она услышала о смерти Сталина: «Что мы будем теперь делать, когда Сталин не стало?»⁴

Гитлер покончил с собой 30 апреля 1945 года, выстрелив себе в рот. Его тело было бесцеремонно выброшено на заднем дворе канцелярии, облито бензином, подожжено и обгорело до неузнаваемости. Эсэсовские охранники бункера в Берлине были пьяны, использовав весь запас алкоголя. Альберт Шпеер, подчинявшийся Гитлеру и ответственный за вооружение, за несколько недель до этого размышлявший о покушении на Гитлера, чтобы предотвратить полное разрушение Германии, но не решившийся на это, узнав о смерти вождя, достал фотографию с автографом, подаренную ему когда-то Гитлером, и, не сдерживая слез, разрыдался. «Только теперь чары развеялись, магия улетучилась», – писал он позже⁵. Похорон не было, не было и памятника. За следующую неделю вся Германия узнала об ужасах, творимых режимом. Опасения союзников, что культ Гитлера не исчезнет и после поражения, оказались не напрасными. Так в переписке между немцами, перехваченной британскими цензорами в конце войны, выражалась надежда на то, что он может быть еще жив, а в другом письме говорилось о безумной надежде на то, что «где-нибудь в эту минуту в Германии рождается на свет ребенок, который, встав на ноги, отомстит за Германию»⁶. Исследования, проведенные среди немецкой молодежи в октябре 1945 года, показали, что 48 % молодых немцев верили в то, что новый фюрер станет залогом возрождения Германии; и в 1967 году треть западных немцев продолжали считать, что Гитлер мог бы оказаться в ряду величайших немецких государственных деятелей, если бы не война⁷. Во время войны миллионы немцев погибли за фюрера и «фатерланд», еще больше миллионов погибло за Сталина и родину. Диктаторы умерли разной смертью, но в жизни каждый из них – и Гитлер, и Сталин, познал в равной степени огромную, исключительную преданность своих народов.

Источником столь всепоглощающей общенародной любви в значительной мере служило явление, впоследствии обозначенное как «культ личности». Систематическое низкопоклонство перед обоими лидерами стало определяющим фактором двух диктатур, и это понимали уже тогда. Поэт Уиндхэм Льюис писал о «Культе Гитлера» в 1939 году; в 1937-м в Цюрихе появилась книга под названием «Der Mythоs Hitler» или «Миф Гитлера», в которой Гитлер сравнивался с Мухаммедом, а его последователи – с мусульманскими фанатиками⁸. Современные критики сталинского режима фокусировались главным образом на нелепом до смехотворности преувеличении личности Сталина, «легендарного вождя»⁹. Эти экстравагантные формы низкопоклонства, столь же очевидные и в случае с Муссолини, стали отличительной чертой таких диктатур, которая выделяет их на фоне других форм авторитаризма, например военных диктатур или неконституционных монархий, поскольку последние процветали на почве фактических политических уловок, с помощью создания и распространения культа, но не с помощью силы или привычного выражения уважения. Возникновение феномена «сверхличности» было как причиной, так и следствием их власти.

Оба деспота приближались к культу личности с разных сторон. Для Гитлера сама личность была определяющим критерием лидерства; эта предпосылка находилась в центре всего его политического мировоззрения. В своей «Майн Кампф» этой теме он посвятил целую главу. Гитлер считал, что главной целью государства является продвижение на властные позиции высших личностей: «Оно строится не на идее большинства, а на идее личности». Эффективное современное государство «должно положить личностный принцип в основу своей организации». Гитлер исходил из предположения, что «сверхумы» не выбираются, а тем или иным способом сами поднимаются наверх из гущи своего народа в процессе борьбы за существование, и «только сама жизнь» проверяет их на прочность. Сама природа этих высших существ выделяет их из общей массы: «Величайшая одаренность делает их свободными от мнения обычного человечества». В самом начале движения Гитлер тоже был не вполне уверен, является ли он той самой исключительной личностью. «Нам нужен диктатор, который должен быть гением», – заявил он в 1920 году¹⁰. Только после провала путча в 1923 году он уверился в том, что был прав и он и есть та самая персонификация идеи о том, что великие люди выдвигаются из общества в моменты его кризиса. «Майн Кампф» была выражением идеи: борьба – это школа для гениев. В 1926 году, став фюрером партии, он начал позиционировать себя как живое свидетельство того, что личность, а не склонности и способности, богатство и титул является ключевым фактором верховной политической власти. Во времена Третьего рейха культ личности был для Гитлера естественным следствием его личности, а не исторической аберрацией.

Гитлер считал идею фюрера уникальной формой руководства, соответствующей современной эпохе, когда все люди должны иметь право выбора, чтобы решать, кого они хотят видеть своим лидером. Сохранившиеся записи разговоров Гитлера, которые он вел во время войны, свидетельствуют, что он неоднократно возвращался к вопросу о том, как лучше охарактеризовать личность лидера. Ему не подходил термин «канцлер», так как это слово подразумевало существование кого-то, стоящего выше него.

От термина «президент» он тоже отказался: «Вы можете себе представить! Президент Гитлер!» Идея же королевской власти была ему глубоко враждебна, и он с большим удовлетворением относился к тому, что, приняв народное звание «фюрер», он покончил с «последними остатками низкопоклонства, сохранившимися с феодальных времен». Судьба последнего кайзера Вильгельма II была для него свидетельством того, как «один плохой монарх может погубить всю династию», поэтому после 1933 все предложения позволить кайзеру вернуться в Германию из ссылки в Нидерландах им отклонялись. По мнению Гитлера, наследственная монархия была «биологическим отклонением»; более слабые связи в наследственной линии неизбежно вели к «ослаблению и распаду» государства. «В наследственных монархиях, – говорил Гитлер на обеде в марте 1942 года, – по крайней мере каждый восьмой из десяти королей не смог бы… успешно управлять даже бакалейной лавкой»¹¹. Враждебность была взаимной. Вильгельм II в своей книге о восточном символизме, опубликованной в 1934 году, заметил, что свастика с лучами, повернутыми против часовой стрелки (как это было в гитлеровской Германии), символизирует ночь, поражение и смерть¹².