Читать книгу - "Двадцать лет в разведке - Александр Бармин"

У меня эти союзники, путешествовавшие с такой свитой, вызвали недоверие, но я должен был проявить ответную вежливость и устроил для них прием в консульстве. Во время приема президент и министр обороны республики продолжали исполнять свои официальные обязанности. Отхлебнув зеленого чая или вина, они доставали из кармана халата печать и, поплевав на нее, торжественно прикладывали к указу или судебному решению, доставленному помощниками. Вот так в Бухаре отправлялось правосудие.

Из-за резкого похолодания ночью эти два господина одолжили у меня мою новую шинель и мою коляску, единственную двухосную повозку в Восточной Бухаре, и после заключительного обмена любезностями, провожаемые моими почти лирическими напутствиями, укатили. Больше я их никогда не видел, поскольку они перешли к басмачам вместе со своим любимым танцевально-музыкальным ансамблем, писцами, поварами и моей новой шинелью. Коляска была возвращена мне после того, как они доехали до места, где заканчивались все дороги. Насколько прав был Файзулла Ходжаев, когда предостерегал нас от доверчивости к Мухитдинову с его феодальными замашками, советуя нам доверять только тем, кого эмир наказывал битьем палками по пяткам, говорить было излишне.

Малярия довела меня до крайней степени истощения. Старый и вечно пьяный военный доктор из пехотной бригады пытался убедить меня пройти «водколечение», но я решил ждать, пока мне представится возможность лечиться каким-нибудь другим способом.

В конце октября 1921 года Академия Генштаба отозвала всех своих отсутствовавших слушателей для продолжения учебы. Я передал дела секретарю и с чувством большого облегчения взгромоздился на свою коляску. С собой я вез целое состояние: мешок белой муки, мешок изюма, два шелковых халата – подарок республики – и толстое стеганое ватное одеяло. Из-за всего этого во время путешествия мне приходилось спать вполглаза, ибо такое богатство было большим искушением для грабителей.

Я ехал в Россию, где в Поволжье разразился голод. Люди тысячами умирали. В прессе сообщалось об отдельных случаях каннибализма. Железнодорожные станции были либо абсолютно пустынными, либо заполнены существами, дошедшими до последней стадии отчаяния. Американская организация помощи, АРА, по указанию президента Герберта Гувера оказывала помощь голодающим. Меня это изумило, так как я считал, что капиталистический мир больше всего на свете желал краха коммунистической России. Мы считали, что голод в немалой степени был результатом капиталистической блокады. Однако деятельность АРА свидетельствовала о том, что и на Западе у нас были друзья. Но может быть, думал я, что это всего лишь капиталистическое лицемерие? Ответа на этот мучивший меня вопрос я не находил.

Между тем в Москве тоже не хватало продовольствия и уже давно действовала карточная система распределения продуктов. Но главное было в другом – Гражданская война закончилась, и для моего поколения забрезжил свет надежды.

Когда я сошел с поезда, в Москве была грязная осенняя оттепель. Нагруженный мешками, в одном армейском сапоге и в одном расшитом чувяке, я, должно быть, производил странное впечатление. Извозчиков нигде не было. Мне удалось найти что-то вроде рикши с санками, на которые я погрузил свои мешки, и вслед за ними поковылял к гостинице «Левада». Деньги в то время совершенно обесценились, и расплачиваться мне пришлось со своим возницей тремя фунтами муки.

В Академии Генштаба проходила партийная чистка, этого отчасти требовала сложившаяся ситуация. Если, к примеру, в начале Гражданской войны партия насчитывала несколько сотен тысяч членов, то сейчас в ней было около двух миллионов. Теперь, когда главная опасность миновала, партия хотела повнимательнее присмотреться к своим рядам. Официальной целью чистки было избавление от авантюристов и чуждых элементов, а также тех, кто вступил в партию в корыстных целях.

Я уже дважды был свидетелем подобных мероприятий во время войны в Гомеле. Как только наступала передышка, партия собирала своих членов и спрашивала, кто где был и что делал в период кризиса. У тех, кто отсиживался в укромном месте, никакие объяснения не принимались, их просто исключали из партии.

На этот раз первым контрольная комиссия академии вызвала Михаила Николаевича Тухачевского, который к тому времени стал нашим начальником. Зал был заполнен слушателями и офицерами Московского гарнизона. Тухачевский уже пользовался в партии большим авторитетом не только за прошлые дела (многие знали о его двенадцати попытках бежать из германского плена во время мировой войны), но и за его верность революции в самые критические моменты, за победоносные сражения на Волге, за польское наступление. Мы знали, что в 1918 году он командовал одним из первых соединений Красной Армии, достойным этого названия. Он был первым командиром прославленной Первой Железной дивизии, победителем адмирала Колчака.

Молодой, с энергичным лицом, одетый в простую солдатскую гимнастерку, Тухачевский спокойно, с достоинством, без тени позерства поднялся на трибуну. На груди у него блестел недавно учрежденный орден Красного Знамени, который давался за храбрость, проявленную на поле боя. Нам нравилась его простота и скромность, поскольку к тому времени и в академии, и в высших армейских кругах уже появилось немало дилетантов, щеголявших в роскошной форме. О себе он говорил краткими, сухими фразами:

– В Красную Армию вступил в тысяча девятьсот восемнадцатом году; из дворян; бывший младший офицер царской армии; был в плену у немцев; бежал. В Краевой Армии командовал дивизией, затем армией на Восточном фронте. Приказом председателя Реввоенсовета товарища Троцкого награжден орденом Красного Знамени за разгром Колчака. Был командующим Западным фронтом. До вступления в партию большевиков ни в каких партиях не состоял. Партийных взысканий не имею…

Члены комиссии задали несколько вопросов, на которые Тухачевский ответил в той же лаконичной манере.

Члены комиссии кивнули друг другу, и председатель объявил решение:

– Член партии с тысяча девятьсот восемнадцатого года начальник Академии Генерального штаба Тухачевский достоин членства в партии.

Следующим вызвали широкоплечего слушателя с гордой осанкой, Якова Блюмкина. Если бы Блюмкин мог дать волю своему красноречию, то перед слушателями развернулась бы одна из самых романтических и авантюрных историй.

– По рождению я еврей, из буржуазии, – начал свою исповедь Блюмкин. – После гимназии стал профессиональным революционером. Состоял в левом крыле партии эсеров, во исполнение решения партии в июле тысяча девятьсот восемнадцатого года убил германского посла графа Мирбаха. Организовывал и руководил деятельностью подпольных групп в тылу Белой армии на Украине. В составе партизанских групп выполнял несколько специальных заданий, несколько раз был ранен. В качестве члена ЦК Компартии Персии вместе с Кучук-ханом принимал участие в революции в этой стране…

Комиссия решила, что Блюмкин также достоин «высокого звания члена партии пролетариата»!

Третьим вызвали моего коллегу Юрия Саблина. Он, как и Блюмкин, в прошлом один из лидеров партии эсеров, отличился во время Октябрьского восстания в Москве. Во время Гражданской войны командовал дивизией, был дважды ранен. Это был человек редкой храбрости. Здесь стоит отметить, что среди коммунистов нашей академии было четыре бывших члена ЦК партии левых эсеров, которые три года назад, в 1918 году, подняли в Москве мятеж против советской власти.