Читать книгу - "Принцессы немецкие – судьбы русские - Инна Соболева"

А строили замок с лихорадочной поспешностью. Требование императора работать как можно быстрее не могло вызвать даже робких возражений: во-первых, потому, что за любое возражение можно было жестоко поплатиться; во-вторых, веление архангела Михаила надо выполнять неукоснительно, какие уж тут споры. И выполняли. С должным рвением. От двух с половиной до шести тысяч рабочих трудились день и ночь.

К концу 1800 года строительство вчерне было закончено. На 8 ноября назначили одновременное освящение замка, его церкви и памятника Петру. Государь и великие князья ехали от Зимнего дворца верхом, императрица, великие княжны и первые чины двора – в роскошных церемониальных каретах. На всем пути к новой резиденции были выстроены войска, колокольный звон всех столичных храмов сопровождал торжественную кавалькаду.

Надпись на фризе главного входа: «Дому твоему подобает святыня Господня на долготу дней», казалось, гарантирует долгую и счастливую жизнь в новом дворце. Кто мог знать, что жить хозяину замка оставалось чуть более четырех месяцев (а с момента окончательного переселения в замок – всего месяц и 12 дней).

Переселение это состоялось 1 февраля 1801 года. Но дворец еще не был готов к приему людей: стены не успели просохнуть. Их наскоро украсили деревянными панелями, скрывшими на короткое время следы сырости, но она не замедлила выступить из щелей. Живопись, сделанная по свежей штукатурке, сразу начала стираться. Едкий запах, исходивший от стен, по которым текли негашеная известь, масла и лаки, мешал дышать. Во время бала, устроенного по поводу переселения в новую резиденцию, густой пар, наполнявший комнаты, не давал людям узнавать друг друга, несмотря на обилие свечей. Локоны дам размокали, повисали неопрятными прядями; пудра и румяна, расползаясь по лицам, уродовали придворных красавиц. Все, кому пришлось поселиться в замке, были в отчаянии: прихоть императора ставила под угрозу их здоровье. Но никто, а уж тем более Мария Федоровна, с которой супруг обходился со все нарастающей грубостью, не смели сказать и слова, вынуждены были улыбаться, будто бы разделяя радость Павла Петровича.

А он и в самом деле был счастлив: могучие стены замка, окружающие его рвы с водой, многочисленный гарнизон, охраняющий все подходы к дворцу, наконец-то надежно защищают жизнь императора (он ведь слышал нестихающий ропот: «Император сошел с ума!», «Это не может продолжаться!»). Уверовав в свою недоступность для злоумышленников, Павел вел себя все более вызывающе, провоцируя заговорщиков. Чего стоила одна только история с Евгением Вюртембергским, племянником Марии Федоровны (пройдут годы, и он станет отважным офицером, будет командовать одним из русских корпусов в кампании 1812-1814 годов). Павел пригласил 13-летнего мальчика погостить у тетки в России. Он любил такого рода любезности чередовать с неприятностями, постоянно доставляемыми императрице. Юный немецкий принц настолько пришелся российскому императору по душе, что он выразил намерение женить его на своей дочери Екатерине, усыновить и сделать наследником престола, отстранив не только законного наследника, Александра Павловича, но и всех своих сыновей. В заметке, написанной через несколько лет, принц Евгений обнаруживает свою уверенность в реальности этого намерения Павла Петровича и утверждает, что тот собирался заточить в монастырь свою жену и детей, за исключением Екатерины, а может быть, и обрекал Марию Федоровну на смерть от руки палача. Княгиня Гагарина и Кутайсов якобы слышали, как Павел сказал: «Еще немного, и я вынужден буду приказать отрубить некогда дорогие мне головы!» Можно вообразить, какие чувства вызывали эти слухи у членов царского семейства и как потворствовали заговорщикам.

В мрачном дворце, где балы и праздники следовали один за другим, Евгений Вюртембергский видел лишь тревожные взгляды и искаженные ужасом лица. Павел сеял вокруг себя страх, смятение и ожидание чего-то страшного и вместе с тем желанного: у людей уже не было сил терпеть. Природа будто тоже готовилась к чему-то ужасному. Один из современников тех зловещих событий вспоминал: «Целыми неделями не показывалось солнце. Не хотелось выходить из дому. Впрочем, это было и опасно. Казалось, что сам Бог нас оставил».

Михайловский замок повторил судьбу Ропшинского дворца: стал местом злодейского убийства законного российского императора. (Сейчас речь не о том, дурны или хороши были убитые. И даже не о том, что их смерть принесла России (хотя именно это, в итоге, и есть главное). Сейчас речь о немецких принцессах – российских императрицах, которые в результате этих убийств остались вдовами. Одна из них стала Екатериной Великой. А вот как поведет себя вторая?… Об этом нам предстоит узнать много любопытного.) На второй день после гибели супруга Мария Федоровна нашла в себе силы, чтобы приказать все ценные вещи (мебель, скульптуры, картины, посуду) перевезти из Михайловского замка в Павловск; а походную кровать, на которой император проснулся, когда заговорщики стали ломиться в дверь его комнаты, поместила за ширмой рядом со своей спальней и каждый день все 28 лет вдовства (разумеется, когда жила в Павловске) начинала с визита в это помещение. Окровавленную рубашку Павла она положила в ларец, который всегда держала под рукой. Как она им пользовалась, расскажу, когда придет время.

Завершая рассказ о Михайловском замке, добавлю, что после убийства Павла Петровича ни один из Романовых не провел в его стенах ни дня.

Итак, Мария Федоровна оказалась в том же положении, в каком была когда-то Екатерина Алексеевна: муж, намеревавшийся избавиться от опостылевшей жены, убит заговорщиками. Правда, Екатерина сама стояла во главе заговора и, хотя убивать мужа не приказывала, к такому повороту событий, несомненно, была готова. Знала ли о заговоре Мария Федоровна? Полагаю, об убийстве даже мысли не допускала. А о предстоящем отстранении царственного супруга от власти? Если и не знала наверняка, то не заподозрить просто не могла. Едва ли она могла предположить, что старшие сыновья, как агнцы, пойдут на заклание. Да и сама… Провести остаток дней в монастыре? Отказаться от власти, о которой столько мечтала, ради которой столько терпела и которой реально так и не получила? Она верила: пока не получила…

Убийство мужа ее потрясло. Сомневаться в искренности ее отчаяния нет оснований. Но… скорбь не заставила забыть о троне. Заливаясь слезами, она взывала к солдатам: «Я! Я хочу править! Я должна!» Ответом на вопли было холодное (если не брезгливое) молчание. Это Екатерина могла повести за собой войска. Это ради нее гвардейцы были готовы умереть. В Марии Федоровне не было абсолютно ничего, что восхищает, увлекает, толкает на самопожертвование. Может быть, причиной тому было отсутствие всепокоряющего обаяния, которым славилась Екатерина; может быть – чуждый русскому уху акцент. В противоположность Екатерине, русским языком она за 20 лет так и не овладела. То ли не хватило способностей, то ли желания. Но многие не без основания считали это проявлением пренебрежения к русским.

Она, позабыв об усвоенном с детства умении держаться с достоинством, билась в истерике, кричала, требовала, чтобы Александр добровольно отдал ей, матери, вожделенную власть. Ей напоминали: «Учреждение об императорской фамилии» гласит: «Корону наследует старший сын, а если такового не окажется, младший брат». И никаких женщин на троне! Она ведь сама вместе с Павлом в свое время составила этот документ. Он обеспечивал законность престолонаследия и казался таким справедливым! Тогда она и подумать не могла, что муж охладеет к ней и их закон, их общее детище, которым они так гордились, обернется против нее же.