Читать книгу - "Хозяин земли русской? Самодержавие и бюрократия в эпоху модерна - Кирилл Соловьев"

В совокупности это около 11 %, которых едва ли можно однозначно приписать к «обществу»: неизвестно, все ли они были вовлечены в коммуникативный процесс, в результате которого и формировалась общественная мысль. К обществу можно с уверенностью причислить представителей «свободных профессий», то есть 3296 человек на всю Россию к 1897 г. Эту цифру можно увеличить за счет 15 237 художников, актеров, музыкантов, 16 742 врачей, 4639 инженеров, 12 174 юристов на частной службе и, наконец, с некоторой долей условности 103 760 человек, состоявших на земской, городской и сословной службе.

Можно попытаться «демаркировать» общество, отталкиваясь от его вероятного круга чтения. Очевидно, что в первую очередь речь должна идти о «толстых журналах», которые неизменно претендовали на то, чтобы быть глашатаями «общественной мысли». Самые популярные органы периодической печати 1830–1840-х гг. имели весьма ограниченный круг читателей. Так, «Библиотека для чтения» издавалась тиражом до 7 тыс. экз., «Отечественные записки» (в 1840 г.) – до 4 тыс., «Современник» (в 1848 г.) – до 3,1 тыс. Тираж наиболее читаемой газеты «Московские ведомости» в это же время колебался от 6 до 9 тыс. экз. Со временем тиражи росли. Так, в 1890-е гг. средний тираж «толстого журнала» колебался между 3 и 5 тыс. экз., тираж «тонкого журнала» достигал 50 тыс., газеты – 25 тыс. Согласно оценке редакции журнала «Современный мир», один экземпляр толстого журнала читало 8 человек, если же он хранился в библиотеке – 30. Соответственно, по расчетам А. И. Рейтблата, круг читателей популярного журнала с тиражом 15 тыс. экз. приближался к 200 тыс. человек. Впрочем, влияние того или иного издания на государственную жизнь определялось не числом, а политическим весом его читателей. Читатель-император был влиятельнее всех остальных.

Печать не пользовалась в России значительной свободой и строго цензурировалась. Следовательно, и влияние ее на правительство могло быть весьма ограниченным. Тем не менее председатель Комитета министров, а в прошлом министр финансов Н. Х. Бунге считал прессу одним из важнейших источников информации императора. Нужно было заручиться поддержкой Министерства внутренних дел, от которого пресса зависела в первую очередь, и в итоге газета оказывалась на столе у императора. Такие издания часто становились средством «подпольной борьбы» между министрами и даже являлись средством дезинформации царя.

Рассуждая об этом, Бунге имел в виду конкретное издание – «Московские ведомости» М. Н. Каткова. Д. А. Толстой объяснял, что он мог заставить замолчать любое издание, но не «Московские ведомости». Эта газета разворачивала целые кампании в прессе с обвинениями в адрес Государственной канцелярии. В бюрократических сферах было устойчивое и вполне оправданное представление, что М. Н. Островский был под сильным влиянием Каткова и зачастую воспроизводил идеи его передовиц в «Московских ведомостях». Вполне показательно, что, когда в декабре 1886 г. Катков приехал в Петербург, его на станции встречал министр народного просвещения И. Д. Делянов. Сразу же после приезда к нему явились М. Н. Островский, Е. М. Феоктистов, И. А. Вышнеградский, А. Д. Пазухин. В ходе бесед с ними Катков заявил, что вскоре свергнет А. А. Абазу, Н. Х. Бунге и Н. К. Гирса.

Катков зорко следил за своими товарищами в правительственных кругах и не прощал им слабости. Примечательно, что после смерти издателя «Московских ведомостей» И. Д. Делянов с легкостью отказался от некоторых «своих» инициатив. Даже посол Германии в Петербурге возмущался тем, что в России пресса (и в первую очередь Катков) с очевидностью влияла на внешнеполитический курс. Зная об этом, посол Г. Л. Швейниц поддерживал контакты с могущественным издателем «Московских ведомостей», информировал его о внешнеполитическом курсе собственного правительства. Сын канцлера Германии, секретарь немецкого посольства в Петербурге Герберт Бисмарк жаловался на то, что сложно иметь дело с российским правительством, учитывая колоссальное влияние Каткова.

Высших сановников империи оно возмущало. Их охватила радость в марте 1887 г., когда Катков решился в своей газете критиковать правительственное сообщение, публично выступив против внешнеполитического курса страны. Это был не только выпад против министра иностранных дел (к чему уже многие привыкли), но и против императора. Александр III возмутился, написав, что сведения, разглашенные в газете, мог сообщить Каткову только изменник. Эти царские слова держались под строгим секретом, публично не разглашались. В Москву их повез начальник Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистов, чтобы познакомить с ними Каткова. «Так вы думали, что Феоктистов может вымыть голову Каткову, когда он привык чистить ему сапоги», – язвительно заметил Половцов товарищу министра внутренних дел В. К. Плеве. Казалось бы, должно было последовать предостережение «Московским ведомостям». Однако случилось не так. Катков, не теряя времени, отправился в столицу. Он поехал к Победоносцеву, у которого нашел безусловную поддержку. Добился приема у императора. В результате царь буквально словами Победоносцева защищал московского издателя, говоря, «что Катков – искренний человек, что ему 73 года, что его нервы так расстроены, что он не спит ночей».

Этот случай только подчеркнул значение Каткова в окружении императора, и таких эпизодов было много. Издатель «Московских ведомостей» был решительным и часто настаивал на своем. 7 мая 1885 г. в Государственном совете обсуждался вопрос об учреждении дисциплинарного присутствия, которое состояло бы из сенаторов кассационных департаментов. Такое присутствие должно было получить право увольнять судей за проступки, роняющие честь судебного звания. Проект был внесен министром юстиции Д. Н. Набоковым. Это был весьма сдержанный ответ судебного ведомства на требования консерваторов преобразовать судопроизводство в России, отказаться от судебных уставов 1864 г., в том числе вводивших принцип несменяемости судей. Каткову эта мера казалась недостаточной. В Государственном совете он говорил устами Островского, который изначально планировал выступить решительно против набоковской инициативы. По его мнению, император должен был получить право назначать членами этого присутствия любых лиц, не только сенаторов.

Островский и Набоков были приглашены на предварительное совещание к председателю Государственного совета великому князю Михаилу Николаевичу. Обычно сдержанный Набоков был раздражен: «Все это идет из редакции „Московских ведомостей“, бросающих грязью и в судебное ведомство, и в Государственный совет». Островский в свою очередь был настолько возбужден, что напал на великого князя: «Вы оскорбляете государя императора, намереваясь ограничить его право выбора в это присутствие». На заседании общего собрания Государственного совета Островский остудил свой пыл и уже не казался столь решительным. Он предлагал, чтобы дисциплинарное присутствие формировалось из сенаторов всех департаментов (правда, только из сенаторов). Однако и в этом случае он не нашел поддержки в Государственном совете. В его защиту выступил лишь Победоносцев. Почувствовав полное одиночество, Островский пошел на попятную и не стал настаивать на том, чтобы было зафиксировано его (и Победоносцева) особое мнение. Таким образом, точка зрения Набокова прошла в Государственном совете единогласно.

В отличие от своих приятелей по правительству, М. Н. Катков не собирался уступать. Ходили слухи, что он срочно выехал в столицу, прибыл в Гатчину, добился приема у императора, которого старался убедить, что нововведения Набокова лишь ухудшают ситуацию. Будто бы император согласился с Катковым и попросил его переговорить с Островским и Победоносцевым, дабы те возбудили разногласие. Иными словами, в данном случае предполагалось нарушить процедуру законотворчества. Узнав об этом, великий князь Владимир Александрович и А. А. Половцов решили посоветовать великому князю Михаилу Николаевичу: «а) просить государя назначить Каткова членом Государственного совета, с тем чтобы мнения человека, пользующегося авторитетом в его глазах, высказывались открыто, были опровергаемы другими и вместе с этим опровержением подносились государю; б) в случае несогласия на такое назначение просить у государя обещания прекратить эти закулисные свидания; в) в случае отказа и на это просить увольнения от обязанностей председателя Совета». Михаил Николаевич согласился с этим и все же опасался прямого разговора с царем. На пути в Гатчину великие князья Владимир и Алексей Александровичи убеждали своего дядю высказать все императору, что он в итоге и сделал. Александр III отрицал факт своего общения с Катковым, но вспомнил о недавнем докладе М. Н. Островского, который возмущался тем фактом, что Государственный совет вольно или невольно ставил вопрос об ограничении царской власти. Ведь будто бы дисциплинарное присутствие, задуманное Набоковым, могло без всякой санкции императора отстранять от должности судей, им назначенных. В скором времени Половцов внес соответствующее разъяснение в журнал Государственного совета: решение дисциплинарного присутствия должно представляться на рассмотрение царя. Но Островский не унимался. Он собирался приехать на заседание Государственного совета и возбудить разногласие, в сущности, реализуя программу Каткова. Половцову потребовалось немало времени, чтобы переубедить Островского.