Читать книгу - "Константин Леонтьев - Ольга Волкогонова"

Авторитет Тургенева как художника уже не был безусловен в глазах Леонтьева. Он невольно вспоминал свои студенческие споры с Георгиевским и признавал в глубине души, что его «почти гениальный» товарищ был прав в критических оценках тургеневской прозы. В то же время Леонтьев оставался искренне признателен Ивану Сергеевичу, который во многом определил его жизнь. Живя у Розенов, он изредка переписывался с Тургеневым, и тот по-прежнему помогал ему с публикациями и получением гонораров от редакций. Поэтому отзыв дался Леонтьеву нелегко, но таковы были литературные нравы того времени (об исчезновении которых можно лишь сожалеть): личная приязнь не мешала высказывать искренние суждения о том или ином произведении. Показательно и то, что Тургенев сам передал письмо Леонтьева в «Отечественные записки» для публикации, где оно и появилось в 1860 году под названием «Письмо провинциала к г. Тургеневу».

Леонтьев начал свой отзыв следующими словами: «Я прочел „Накануне“ с увлечением, но оно неприятно потрясло меня…»^[182] Почему? Леонтьев не мог согласиться с принесением художественно-эстетического начала в жертву идее, социальной тенденции, пусть даже и прогрессивной. Тургеневский роман рассказывал о любви Елены Стаховой к болгарину Инсарову, одержимому идеей освобождения своей родины от турецкого ига (действие романа происходит в 1853 году). Вместе с Инсаровым, покинув родных и привычную жизнь, Елена отправляется в Болгарию. Не добравшись до родины, Инсаров умирает от чахотки. Елена решает продолжить дело умершего мужа: говорят, ее видели сестрой милосердия в Герцеговине. Критики демократического направления увидели в Елене, полюбившей разночинца-демократа Инсарова и продолжившей его дело, «неотразимую потребность новой жизни, новых людей, которая охватывает теперь все русское общество», как писал Н. А. Добролюбов. Роман был «актуален» — он рассказывал о кипящих Балканах, показывал «новых людей», жизнь которых подчинена некой высшей задаче. Однако, по мнению Леонтьева, и Инсаров, и Елена были поэтически безжизненны. Тургенев выписал их как безукоризненные типы, а не как живых людей из плоти и крови.

Сквозь «математическую ясность плана» в романе просвечивало авторское намерение. «Разве такова жизнь?» — вопрошал Леонтьев. Где волшебная изменчивость, смута жизни? «Возьмите все лица: как ясно, что они собрались для олицетворения общественных начал!» В отличие от других критиков эстет Леонтьев не хотел обсуждать социальную сторону романа — он вел речь о красоте и сложности жизни, которые должны отражаться в произведении искусства. Его критика носила художественный характер, что было нехарактерно для того времени. Не случайно известный литературовед Б. А. Грифцов отмечал, что «„Письмо провинциала“ производит впечатление совсем одинокого, затерянного в 60-х годах голоса»^[183].

Для Леонтьева красота — главная идея жизни. Он оставался реалистом (при его естественно-научных склонностях), но понимал реализм не так, как понимали его Добролюбов, Тургенев, Писемский, Боткин. У Леонтьева не было критики и «редактирования» существующего, бытописательства и подробностей, зато было восхищение действительностью как она есть. Жизнь прекрасна, сложна, многообразна, она противна любой схеме, поэтому подлинный реализм обязывает показывать пышное цветение полутонов. «Если в творении нет истины прекрасного, которое само по себе есть факт, есть самое высшее из явлений природы, то творение падает ниже всякой посредственной научной вещи, всяких поверхностных мемуаров, которые, по крайней мере, богаты правдой реальной и могут служить материалами будущей науки жизни», — был убежден Леонтьев. В «Накануне» же, по его мнению, бессознательное принесено в жертву сознательному, прекрасное забыто ради полезного, в угоду общественной тенденции.

При таком понимании реализма Леонтьев и собственные тексты стал оценивать критически (например, описание зимнего утра в романе «Подлипки», которым прежде так гордился). «Описания хороши или очень величавые, неопределенные, как бы носящиеся духоподобно (таковы описания в Чайльд-Гарольде), или короткие, мимоходом, наивные. Мое зимнее утро и все почти описания Тургенева грубореальны, хотя и были согреты очень искренним чувством. Другое дело такие простые, мужественные описания старика Аксакова в „Хронике“! Тут нет тех фальшивых звуков, взвизгиваний реализма, которыми богат Тургенев и которыми платил дань и я… увы… под влиянием его и других…»^[184] — писал позднее Константин Николаевич.

В леонтьевском «Письме провинциала» были и весьма обидные для Тургенева строки: «Вы недостойны сами себя как поэт в этом романе, недостойны творца „Рудина“, „Гнезда“, „Муму“, „Затишья“, даже „Записок Охотника“…» И то, что Иван Сергеевич все же способствовал публикации этого отзыва и написал Леонтьеву еще несколько писем (даже из Парижа он заботился о судьбе леонтьевских произведений), делает ему честь. Однако трещина в их отношениях становилась всё очевиднее. Назревал разрыв Леонтьева с либерализмом и либералами, к которым принадлежал Тургенев. Статью Леонтьева с проповедью эстетического подхода к искусству и жизни тогдашнее российское общество с его страстью к «полезной» и «прогрессивной» литературе практически не заметило, как и предыдущие его публикации.

Весной 1860 года Леонтьев покинул имение Розенов и переехал к матери в Кудиново. Его решение бросить медицинскую практику было окончательным, и через полгода, зимой, он отправился в Петербург, чтобы иметь возможность самому устраивать свои литературные дела.