Читать книгу - "14-я танковая дивизия. 1940-1945 - Рольф Грамс"

Этот блок был герметично изолирован от остального лагеря, вокруг него был установлен отдельный забор из колючей проволоки, и его охраняли итальянские и немецкие охранники, исключительно рядовой состав. Антифашистская сторона постаралась сделать условия жизни в этом блоке еще более примитивными и тяжелыми, чем в остальном лагере. В течение нескольких месяцев даже окна в этом блоке были забиты досками, как это делается в каторжных тюрьмах. Как вскоре выяснилось, в этом блоке оказались и предполагаемые «зачинщики» голодовки. В остальном атмосфера и товарищеские отношения в «монастырском лагере» в течение этих шести месяцев были настолько хорошими, что, несмотря на все прочие неприятности и тяжелую работу, пребывание в плену было вполне терпимым. Прекрасными летними вечерами мы часто собирались вместе с немногими боевыми товарищами из нашей дивизии и вспоминали былое. Кроме того, наш лагерь сначала, видимо, полностью списали со счетов как не поддающийся перевоспитанию, и в нем почти не велась политическая обработка военнопленных. Только один-единственный раз генерал Шлёмер попытался организовать политическое собрание. Но на этом все и закончилось, собрание так и не состоялось.

В сентябре 1944 года русская администрация снова начала перемешивать лагеря. При этом группу военнопленных из «монастырского лагеря» в количестве примерно 90 человек отправили в изолятор. Среди нас оказались и мои однополчане Бауэр, Хассель, Уллершпергер и Твиссельман. Зиму 1944/45 года мы провели в «изоляции». И хотя условия жизни были не очень привлекательными — мы почти не получали дров для отопления, всю зиму жили в подвале с одной-единственной застекленной дверью, выходившей во двор, и почти полностью были лишены прогулок, — но и это время не прошло напрасно. Мы энергично принялись за организацию самых разных курсов, начиная с изучения языков, математики, стенографии, автодела и заканчивая другими областями знаний. Так что время не тянулось для нас слишком долго. Разумеется, у нас не было никаких учебных пособий и приходилось полагаться только на собственные знания и свою память. В качестве тетрадей использовались дощечки из фанеры плюс огрызок карандаша (настоящее сокровище в то время) и осколок стекла, чтобы время от времени можно было «стирать» с доски.

Все попытки привлечь нас к работе решительно отвергались. Особенно неприятным сюрпризом для нас стало распоряжение немецкого старосты лагеря подполковника Вёльфле с началом зимы отобрать у нас все соломенные тюфяки и одеяла. Вёльфле проявил себя странным образцом офицера, каковым тот не должен быть ни при каких обстоятельствах. Так, чтобы еще ярче подчеркнуть свои антифашистские убеждения, в октябре, во время празднования годовщины русской революции, он одолжил русской музыкальной группе свой Рыцарский крест, который всегда носил на шее, правда, так, чтобы не была видна свастика. А русские музыканты повесили этот Рыцарский крест на шею лагерному псу.

О событиях во внешнем мире мы почти ничего не знали, кроме той скудной информации, которую получали от одного из немецких эмигрантов. В конце осени 1944 года в главный лагерь прибыли первые военнопленные, попавшие в плен уже после Сталинградской битвы. В частности, прибыл целый эшелон с пленными с центрального фронта. Среди них оказался и наш старый знакомый из 64-го мотоциклетного батальона капитан Зильберман, который до боев под Сталинградом числился еще в нашей дивизии. От него мы узнали о дальнейшей судьбе нашей старой дивизии. Несмотря на герметичную изоляцию нашего блока от остального лагеря, мы находили возможности тем или иным способом связаться со своими товарищами в лагере.

Весной 1946 года пришло время, когда русское правительство выработало план дальнейшего использования военнопленных. Иллюзии о скором возвращении на родину питала только часть антифашистов, которые надеялись получить награду за свой труд. И действительно, это коснулось совсем небольшой части военнопленных, в основном это был рядовой состав. В эти месяцы и в конце 1946 года, а также в начале 1947 года на родину уехали немногие офицеры. В основном это были очень больные и пожилые и прежде всего политически благонадежные люди, не имевшие высоких воинских званий.

Весной 1946 года основная часть военнопленных разъехалась из лагеря в Елабуте кто куда. Большая группа пленных была отправлена в Казань, где использовалась на местных заводах и фабриках. Еще одну большую партию отправили в район Пензы и Куйбышева. Когда мы прибыли туда, то встретили там тысячи немецких военнопленных, попавших в плен уже после капитуляции и работавших на различных стройках. Там строилась крупная автомагистраль от Пензы до Куйбышева. Мы выполняли все необходимые для этого работы в каменоломнях, занимались погрузкой материалов на грузовики и железнодорожные платформы, готовили асфальт, занимались бетонированием путепроводов и даже возводили мосты. Наша группа военнопленных из лагеря в Сызрани насчитывала около 1100 человек, и все они без исключения были заняты в огромной каменоломне длиной почти два километра.

Пока погодные условия оставались более или менее подходящими, с этой работой можно было справляться. Однако, когда мы в нашем истощенном состоянии ежедневно работали по восемь часов в каменоломне при морозе от 15 до 25 градусов, а потом еще много раз в неделю до полуночи грузили камни в железнодорожные вагоны, физическое состояние многих военнопленных ухудшалось просто катастрофически. К этому добавилось новое бедствие: из-за страшной засухи в 1946 году в Советском Союзе был очень низкий урожай зерновых культур, и правительству пришлось принимать решительные меры по сокращению рациона. Кроме того, все без исключения русское руководство лагеря и строительной организации состояло из офицеров-штрафников. С самого начала их главной заботой было обогатиться за счет военнопленных. Как следствие этого — новая, довольно высокая волна смертности среди пленных. Это явление достигло таких размеров, что о смертных случаях пришлось докладывать в Москву, и весной оттуда прибыла комиссия, чтобы выяснить причины роста смертности среди военнопленных. Но как говорится, за ум берутся только после беды. Во всяком случае, в марте 1947 года после проведения медицинского обследования военнопленных в лагере в Сызрани русской военно-врачебной комиссией из 1050 пленных только 30 были признаны годными для работы в каменоломне. Все остальные лежали в лагере с большей или меньшей степенью дистрофии. Летом 1947 года общая ситуация немного улучшилась, и в 1947 и 1948 годах мы занимались строительством дороги от Сызрани к большой излучине Волги под Куйбышевом.

Весной 1948 года было объявлено, что до конца 1948 года Россия собирается отпустить домой всех военнопленных. Однако по мере того, как год приближался к своему концу, а никаких массовых отправок пленных не наблюдалось, большая часть из нас настроилась скептически. И хотя вплоть до Рождества 1948 года русская сторона продолжала утверждать, что правительство собирается сдержать данное однажды слово и сдержит его, уже никто всерьез не верил этому. И когда наступил 1949 год, а мы все еще продолжали сидеть в своих лагерях, русская сторона была вынуждена волей-неволей признать, что отправка пленных сдвигается до декабря 1949 года. Мы продолжали работать, в основном на своих прежних объектах. Между тем часть наших товарищей перевели из нашего района в лагеря, расположенные вблизи Брянска, Курска и Орла. Здоровье большинства военнопленных тоже несколько улучшилось. Но прежде всего за это следует поблагодарить местное российское население, которое делилось с военнопленными тем немногим, что имело само. Это способствовало тому, что положение с питанием стало более или менее сносным.