Читать книгу - "Кому нужна ревизия истории? Старые и новые споры о причинах Первой мировой войны - Миле Белаяц"

Тем временем крайне негативная британская реакция (Сетон-Уотсон) на приговор и казнь вынудила сербские власти в лице Стояна Протича сказать что-нибудь в свое оправдание. В августе 1918 г. министр заявил, что позицию кабинета обусловил некий «документ особого свойства», наличие которого исключало помилование. Более развернуто в защиту процесса Протич высказался в 1922 г. на страницах собственной газеты «Радикал»: «Это письменное признание покойного Димитриевича – что оно значило? Пока он не признался, правительство Королевства Сербия могло хоть как-то хранить молчание. Однако, после того, как оно достоверно, лично от совершившего преступление узнало обо всем, что ему оставалось? Только следовать принципу: виновнику – наказание. Поступив по-другому, правительство само стало бы соучастником…». Современник, правовед и историк Слободан Йованович это заявление прокомментировал следующим образом: «Протич бы точнее выразился, если бы сказал, что правительство могло навлечь на себя подозрения в том, что и само оно принимало участие в Сараевском покушении»[247].

После войны по поводу протичевских заявлений в защиту политического процесса высказались и подлинные организаторы Сараевского аттентата – страдальцы, которых не убили тюрьмы и мучения. Они с полным на то основанием ставили под сомнение официальную версию, ведь никто из них не помнил, чтобы Раде Малобабич – агент Аписа и мнимый организатор – был в их компании.

Слободан Йованович полагал, что из-за одного секретного документа Аписа не могли приговорить к смертной казни, тем более что его и не обвиняли в убийстве Франца Фердинанда. По-видимому, уже в ходе самого процесса Пашич и Протич поняли, какая возможность им предоставляется на тот случай, если переговоры о мире начнутся до завоевания победы: «Когда суд начался и Апис написал свое признание по поводу Сараевского покушения, Пашич увидел, какую выгоду с точки зрения внешней политики можно извлечь из процесса»[248].

И Йовановича книга Сикста Бурбона побудила изложить хронологию тогдашних переговоров, однако он упустил из виду, что во время Салоникского процесса сербское правительство не было осведомлено о них. Как и в случае с Лондонским договором с Италией, о котором оно узнало только задним числом[249].

Более поздние сербские историки придерживались различных точек зрения на рассматриваемый дискуссионный вопрос. Племянник Аписа Милан Ж. Живанович (сын его родной сестры и министра Живана Живановича) в своем объемном исследовании настаивает на убедительном характере «признания» дяди, за которым post mortem признается заслуга в соучастии в том, что после 1945 г. воспринималось как этап национально-освободительной борьбы. Автор также считает, что правительство пожертвовало Д. Димириевичем именно потому, что он был «организатором» покушения. Живанович тоже исходит из недоказанного предположения, будто правительство знало в деталях о сепаратных переговорах между Францией и Австро-Венгрией[250]. Эти утверждения аргументированно оспаривал историк Васа Казимирович, который основательно подошел к следующему вопросу: в какой мере сербское правительство было осведомлено о разных переговорах, которые только начинались или уже шли некоторое время, а также о посланиях, адресуемых Сербии ее союзниками[251]. До Казимировича на несостоятельность тезиса о причинной связи между Салоникским процессом и тайными мирными переговорами указывали историки Боислав Й. Вучкович и Драгослав Янкович[252].

В наши дни на исходную точку рассмотрение вопроса вернул один сербский историк, представивший нетривиальную гипотезу: «Мы убеждены, что и сегодня никто не может с уверенностью сказать, какими сведениями о Сараевском покушении располагали Пашич, Протич и принц-регент Александр. Одно известно наверняка (?! – М. Б.) – знали больше, чем то, что было озвучено в ходе Сараевского и Салоникского процессов. А обнародовать это не позволяли так называемые государственные соображения»[253]. Утверждение, будто что-то «известно наверняка», не подкреплено ни единым аргументом. Столь же бездоказательно и предположение, что перечисленные действующие лица знали больше, чем то, что было предано огласке.

Процитированный Радош Люшич, как и некоторые исследователи до него, полагает, что подсудимому Димитриевичу предъявили ложное обвинение в покушении на регента Александра, а приговорили к смерти на самом деле за организацию Сараевского аттентата. Историк считает, что неправы те, кто называл процесс «политическим преступлением и юридическим убийством». При этом Люшич к приверженцам такой позиции причисляет Богумила Храбака, забывая о Слободане Йовановича, который свое мнение обосновал в 1919 г. в ответ на просьбу престолонаследника, а затем и придал гласности в эссе «Апис». В пользу того, что имело место судебное убийство, свидетельствовали и активные участники процесса – члены Военного трибунала, будущие генералы Александр Миюшкович и Бранимир Гаталович. Оставив данное суждение без подробного рассмотрения, Люшич пишет только, что оно «слишком строгое и несправедливое, так как не учитывает в должной степени обстоятельства, время и причины Салоникского процесса. А ведь ответственность сербского правительства перед союзниками и собственным народом была огромной. Когда от правительства потребовали пожертвовать видовданскими заговорщиками, оно решило сделать это в самой мягкой форме, казнив троих участников… Правительству приходилось принимать во внимание интересы своего ближайшего союзника – Франции». Инициатором расправы, согласно Люшичу, был французский президент Клемансо, требовавший казни Аписа[254]. Таким образом, снова повторяется версия, несостоятельность которой установлена нами выше, и при этом упускается из виду, что в тот момент Россия еще твердо стояла на ногах и именно она в первую очередь оказывала покровительство сербским правящим кругам. После Вердена улучшилось и положение Франции, чего нельзя было сказать об Австро-Венгрии, потерпевшей болезненные поражения в Карпатах и на итальянском фронте. Что самое удивительное, так это то, что Люшич не приводит никаких доказательств того, что союзники требовали от Сербии судить и наказать виновников в покушении на эрцгерцога.

Однако дальше всех по пути ревизионизма зашел историк Шон Макмикин. Опираясь на некоторые мифы, уже рассмотренные нами, он делает следующий вывод: «Сегодня в общих чертах уже хорошо известно, что представлял собой сараевский заговор… Принцип действовал не в одиночку. Убийца и шесть его соучастников… входили в “Младу Босну”, которая представляла собой филиал “Черной руки”… То, что Апис знал о заговоре и поддерживал его, в правовом смысле утверждено самим сербским правительством в изгнании. В 1917 г. оно предало его суду и казнило, когда он открыто признался в совершении преступления… На самом деле, возложение всей вины на шефа разведки, возможно, преследовало цель отвлечь внимание от участия сербских лидеров в планировании сараевского убийства (по крайней мере, они ничего не сделали, чтобы его предотвратить). Когда в 1920-е гг. стало очевидно, что нити заговора ведут в Белград, мало кто из осведомленных наблюдателей продолжал сомневаться в том, что Апис, а следовательно, и полуофициальная Сербия действительно несут ответственность за преступление. Сегодня в этом не сомневается ни один серьезный историк»[255].