Читать книгу - "Золотой истукан - Явдат Ильясов"

Роман скользит по его лицу отрешенным взглядом, как по пустому месту, и произносит постным голосом:

— Господи, помилуй.

— И голос-то каким стал отвратным! — ярится Карась, — Ну, погоди, святой старик… утоплю я тебя в бочаге. Испортил мне друга.

— Господи, помилуй.

— Тьфу!

Впервые в жизни узнал юный смерд, что такое истинное счастье. Оно — в безмятежности, в полном душевном покое, когда ничего не ищешь, не ждешь и ничего не хочешь.

Правда, хоть он и «умер плотски», хочется, как прежде, есть и спать. Но ему довольно и той чашки постного варева, которую дают раз в день. И спать дают час-другой. Чего еще надо человеку? И может ли ему досадить, полосуя плетью, косматый бешеный страж, — душа-то Романова уже в далеком небесном чертоге, куда пропахшему овчиной хазарину, с его немытой рожей, доступ наглухо закрыт. Смерть? Она желанна, ибо, как говорит проповедник, с её приходом рвутся узы между чистой душой и грешным телом.

А пока… пусть бьют, бранят, — иди себе полегоньку, шепча спасительную молитву: «Господи Иисуси Христе, сыне божий, помилуй мя, грешного», — и не услышишь брани, не почуешь боли.

— Что за река, — неужто все еще Кубань? — спросил Карась, когда пленных вывели к пойме, сплошь покрытой огромными растрепанными тополями, сухим камышом, непролазным колючим кустарником.

— Угру[1]— ответил Урузмаг. — Течет на восток, в другое море. Благодарите богов своих, что не лето сейчас, а то б комары вас насмерть заели.

— Видали мы комаров на Дону! И ничего, обошлось.

— Злей здешних комаров на свете нет. Их в тыщу раз больше, чем листьев в этих сырых лесах. Тучей висят, чернее зарослей ежевичных.

— А это что, тоже лес? — показал Карась на высокую, с какими-то плоскими выступами, зубчатую стену, синеющую далеко впереди.

— Это город Самандар, — торжественно объявил алан. — Настало время, други, прощаться.

— Город? А почему синий?

— Тень. Издалека всегда так.

— Сам он дар… Что сие означает?

— Саман — глина, смешанная для крепости с рубленной соломой. Дар — ну, как это… столп, стена, что ли. Выходит, Глинобитный столп. Он сложен из саманных кирпичей. Персы строили для хазар, — потому и название персидское.

— А-а. Что ж, значит, не сегодня-завтра мы, бедные, предстанем пред очами великого хазарского кагана?

— Вчера гонец доложил: кагана нет в Самандаре. На Итиле будет зимовать.

— Ого! Нам еще на Итиль тащиться?

— Нет, наверно, — при наместнике останетесь, при Алп-Ильтуваре, савурском беке.

— Кто — савуры?

— Большое племя хазарское.

— Ну, нам все равно, каган ли, бек ли. Только б дойти скорей до места. Ноги уже не несут. Ты подумай, откуда плетемся — от самого Днепра! Где Днепр, где чертов Угру. Рехнуться можно.

— Жаль, проклятый урус, ты ускользнул от моих когтей, — сказал Роману, подъехав, бек Уйгун, брат покойного Хунгара.

Роман и не знал, что Уйгун в караване! Э, да что ему теперь какой-то Уйгун?

— «Покорные богу», как именуют себя головорезы халифа Абд аль-Мелика, терзают Армению, сеют смерть и опустошение в Иберии, разоряют Албанию. Великая беда. Великая напасть. Возможно ль смотреть без содрогания на адские муки этих трех несчастнейших народов? Господи, помилуй! — проповедник перекрестился.

Алп- Ильтувар, темноликий, скуластый, с жидкими висячими усами, сказал сухо и строго:

— Тебе-то что, византийцу, до их страданий? «Византийцу? — удивился Роман. — Выходит, он все-таки ромей».

Их было трое в огромном княжеском шатре: Киракос, бродячий проповедник учения Христова, савурский бек Алп-Ильтувар и его новый, особо доверенный слуга и телохранитель, честный христианин Роман, который, придя в Самандар, был сразу определен на эту высокую должность по настоянию и ручательству святого странника.

— Армене, иберы, албаны — наши единоверцы, — ответил Киракос. — Разве зазорно заботиться о братьях и сестрах во Христе? Я обязан душою за них болеть.

— Да, — кивнул савур, тонко и понимающе усмехнувшись. — Тем паче, что эти братья и сестры во Христе платили раньше, до прихода «покорных богу», дань твоему императору. И ему хотелось бы вновь взять их под свою добрую руку.

Проповедник внимательно глянул в узкие черные глаза савура.

— А почему бы нет? Сказал Христос слугам Иродовым во храме Иерусалимском: «Воздавайте кесарю кесарево, а богу — богово».

— Богу богово, а беку — беково, — подправил савур Христово изречение соответственно каким-то своим тайным раздумьям.

Оба улыбнулись, довольные сразу возникшим между ними доверием, взаимным пониманием, сообразительностью.

Говорили они по-хазарски, Роман понимал их с пятого на десятое, но перед ним все же чуть приоткрылось в его новой вере нечто гораздо более связанное с делами земными, нежели небесными.

— Ну, хорошо, — согласно кивнул савур. — Тогда я скажу так: мне-то что, хазарину, до их страданий?

— Именно об этом я и поведу с тобою речь!

— Слушаю.

— Ты, конечно, бывал в низовьях этой вот реки Угру, у которой стоит ваш славный город. И хорошо знаешь нрав ее. Она течет не в низине, — верно? — а на возвышенности из песка, который сама же и нанесла. Буйная река, только валы земляные мощные спасают окрестные селения от потопа и гибели. Так?

— Так. Сам однажды чуть не утонул, когда прорвало дамбу. — Бек это сказал с равнодушным, скучающим видом, но в острых умных его глазах уже разгорался огонь любопытства, нетерпеливого ожидания.

— Ну так скажи, мудрый правитель: как назвал бы ты человека, который разрушает дамбу, чтобы набрать немного глины для починки своей хижины, стоящей внизу, под самой дамбой?

— Дураком бы назвал! Но таких дураков у нас нет…

— А если бы все-таки нашелся один?

— Я приказал бы слуге исхлестать негодяя плетью до самых костей и выкинуть труп в поток.

Киракос, исподволь, осторожно и хитроумно подводивший савура к этой черте, показал рукою на Романа и произнес торжествующе:

— Что ж, тогда прикажи ему, чтоб он до костей исхлестал тебя плетью и выбросил труп твой в Угру!

Алп-Ильтувара будто уже хлестнули плетью, и пребольно, — он мгновенно передернулся, выгнулся вперед, скривил губы. Очухавшись, князь наклонился к страннику, спросил изумленно:

— Это… зачем же?

— Зачем? — загремел проповедник. — Разве армене, иберы, албаны — не та самая крепкая дамба, которая сдерживает напор «покорных богу» на Хазарию? Но ты, степной дикарь, вместо того, чтоб укрепить эту дамбу, в тупой слепоте, ради мизерной выгоды, разрушаешь ее внезапными коварными ударами. Худо ль было вам, хазарам, когда Елиазар, католикос албанский, привлек сердце вашего кагана к миру и неразрывной дружбе? Князь Вараз-Трдат исправно и честно платил кагану огромную дань. И что? Минуло всего несколько лет, и вы, безумные, нарушив договор, голодной волчьей стаей ринулись в Закавказье и учинили там неслыханный погром. И сейчас, что ни год, разоряете албанские селения. Разве не так?