Читать книгу - "Охота на либерею - Михаил Юрьевич Федоров"

принял! Поэтому слуга не определился, какую степень подобострастия выказывать посетителю. Брат Гийом только посмеивался про себя, наблюдая терзания сопровождающего его слуги.

Давид встретил гостя в светлице. Одет он был в домашний кафтан-однорядку[78] и отличался большим ростом и плотным сложением. Но не оплывшей жирком дородностью всегда сытого и малоподвижного человека, нет — он казался олицетворением здоровой и неумолимой силы, для которой не существует преград. Такому только прикажи — и дело будет непременно сделано, каким бы несбыточным оно ни казалось. Только вот людей, кто мог бы ему приказать, было немного: Давид числился приближённым самого государя. Он самим видом своим вызывал у впервые видевших его людей почтение: казалось, вся древность рода и значимость многочисленных заслуженных пращуров нашли выражение в этом немалом теле.

Хозяин дома приветствовал гостя без церемоний:

— Здравствуй, божий странник. Голоден?

Брат Гийом поклонился малым поклоном, как приветствуют старых друзей:

— Здравствуй, Давид.

На мгновение задумался и добавил:

— От угощения не откажусь.

Конечно, вечером он поужинает у Степана, но время только к обеду, можно и подкрепиться. Брат Гийом в странствиях выработал для себя правило — от угощения не отказываться, потому как в его-то неспокойной жизни неизвестно, что будет уже через миг. Может, вечером ему придётся бежать, спасая свою жизнь? Кто знает?

Давид глянул на стоящего у двери слугу и сделал едва заметный жест головой. Спустя совсем небольшое время на столе стояли свежая каша, солёные грибы, кислая капуста и бадейка со сбитнем. На деревянном блюде покоилась изрядная коврига ржаного хлеба.

— Ешь, — произнёс Давид, перекрестившись на икону, и глянул искоса на гостя — великий пост, скоромного не будет.

Иезуит кивнул в ответ и принялся за еду. Некоторое время они ели молча, и лишь когда каша была съедена, хозяин дома, налив себе и гостю сбитня в медные бокалы, спросил:

— Ну, говори, с чем пришёл?

— Не хотел я к тебе идти, — ответил иезуит, отрываясь от пищи, — да нужда заставила.

— Поиздержался, поди? — поинтересовался Давид.

— Поиздержался.

— Велю отсьшать серебра.

— Благодарю, Давид.

Хозяин дома отхлебнул сбитня, внимательно посмотрел на гостя:

— С чем на этот раз пожаловал?

— Узнать хочу, готов ли государь, чтобы выслушать глашатаев истинной Церкви?

Давид вздохнул:

— Не готов. Беседы с ним веду, — помаленьку, потихохоньку — в лоб-то ведь не спросишь. Но не хочет он во время войны говорить об этом. Народ ведь… Народу не объяснишь, что вместе общего врага бить сподручнее, а турки с татарами — враг сильный и настырный. Раздоры меж христианами делают нас слабее. А для многих латиняне ничем не лучше татар.

— Грустно это.

Давид прищурился:

— Слышал я, что лютеране да кальвинисты тоже кричат, что турки лучше, чем папа[79].

— Не ведают они, что творят.

— А индульгенции? — Давид презрительно сморщился. — Как убедить государя принять новую веру, когда католики творят такое непотребство?

— Это в прошлом, — ответил иезуит, — папа запретил индульгенции[80].

Давид выдохнул:

— Хоть какая-то хорошая весть.

Иезуит допил сбитень:

— Много ли в окружении царя истовых приверженцев православной веры?

— Хватает. Но это пока.

— До прихода татар?

— Да! — Давид в сердцах хватил кулачищем по столешнице. — Только и остаётся, что на окаянных надеяться. Как побьют наше войско, так сторонников у царя и поубавится. И ведь непременно побьют! Войска мало, пороху мало. А может, и к лучшему, что мало? Через поражение, через смерть придут люди к пониманию, что вместе лучше, чем порознь. Вот тогда и настанет наше время. А уж я-то государю нашепчу, что делать.

Он на мгновение остановился, задумался, понизил голос:

— А кто знает, может, тогда государь уже другой будет? А Фёдор Иванович[81] — умишком-то мя-а-аконький. Ему что ни посоветуешь — всё сделает. А если уж правильные люди в окружении будут…

Давид замолчал и посмотрел на иезуита:

— Вот так-то, божий странник.

Он снова налил себе и гостю сбитня. Выпив, глянул на иезуита:

— Серебра отсыплю, сколько скажешь. Татар летом ждём. А там — наше время грядёт.

Брат Гийом покидал дом Давида[82], пряча за пазухой увесистый кошель, плотно набитый московскими мечевыми[83]монетами. Он торопился на Красную площадь. Подходило время обедни, когда Петер должен был появиться в Покровском храме…

…На Красной площади вовсю шёл торг. Малые и большие купцы одной рукой крестились, слыша колокольный звон, а другой отпускали товар. Брат Гийом прошёл мимо торговых рядов, не обращая внимания на зазывал. Он решил войти в храм и отстоять обедню, чтобы наверняка не пропустить Петера, если тот действительно ежедневно приходит сюда.

Он скользил взглядом по многолюдью площади, не находя в толпе молодого терциария ордена иезуитов, притворно принявшего чужую веру ради торжества истинной Церкви. И только у самого входа в храм он заметил знакомую фигуру, одетую в богатую русскую одежду. Хотя брат Гийом разговаривал с Петером лишь один раз, да ещё раз, ещё раньше, видел в Реймсе, он прочно сохранил в памяти его манеру держать себя, жесты, поворот головы. Поэтому узнал сразу.

Петер раздавал нищим милостыню. Дождавшись, когда он, перекрестившись на входе, уже собирался войти в храм, брат Гийом подошёл ближе и произнёс негромко, чтобы его голос слышал только Петер:

— Pater noster, qui es in caelis.

Глава 10

ОГРОМНАЯ ЦЕННОСТЬ

Москва, начало весны 1572 года

Петер уж три месяца жил в Москве. Быть царским крестником оказалось приятно и нехлопотно. Любые прихоти его исполнялись быстро, и нужды он ни в чём не знал. Только приходилось ежедневно видеться с царём, вести с ним долгие беседы да выполнять различные поручения. Впрочем, тоже необременительные.

Однажды царь предложил ему возглавить отряд "государевых людей", взяв под начало наследников именитых боярских семей. Но Петер уже достаточно пожил в Москве, чтобы понять, что эти одетые в чёрное люди уважением не пользуются и вызывают лишь страх и тщательно скрываемую ненависть. Причём у всех сословий. Да и ссориться с влиятельными боярами ему не хотелось. И так на него стали посматривать искоса: иноземец, выскочка, а у царя в любимчиках. А если возьмётся командовать старинными боярскими родами — тут только ходи да оглядывайся: не зарежет ли тебя кто в тёмном углу?

Нет, раздражать бояр без надобности Петеру не хотелось, не для того он здесь. Главное — выполнить свою миссию, а что там дальше будет — то Бог ведает. Для успеха дела он был готов поссориться хоть со всей Москвой, но без особой необходимости этого делать не стоило. Поэтому от предложения царского