Читать книгу - "О команде Сталина - годы опасной жизни в советской политике - Шейла Фицпатрик"

Нехаризматичный Молотов не заслужил внимания народных сказителей, но к концу 1930-х годов и он получил признание. В 1940 году к его 50-летию вышел ряд хвалебных публикаций^[254], а в 1939–1941 годах он обогнал всех членов команды (включая Сталина) по числу городов, колхозов, заводов и институтов, названных в его честь, в том числе уральский город Пермь, который в 1940 году переименовали в Молотов. Безусловно, переименования в его честь начались сравнительно поздно. До него, в 1920-е годы, в честь Сталина был назван волжский город Царицын (Сталинград), поскольку Сталин воевал там во время Гражданской войны, а также украинский промышленный город Юзовка (Сталино). Тверь, старинный город к северу от Москвы, в 1931 году получила имя Калинина. Вятка на Урале и Самара на Волге были переименованы соответственно в Киров и Куйбышев, после того как они оба скончались в середине 1930-х годов, а Ворошилов вскоре после этого «получил» Луганск и Ставрополь. Городу Владикавказу на Северном Кавказе в 1931 году было присвоено имя Орджоникидзе, а четыре года спустя в честь него назвали также промышленный украинский город Енакиево. Но тут следует вспомнить о том, как быстротечна слава, ведь в течение предыдущих шести лет Енакиево называлось Рыково, в честь правого уклониста Алексея Рыкова^[255].

Если внутри страны Сталин изображался в окружении своих соратников, то для внешнего мира он обычно представал один. Не потому, что остальная часть команды была отстранена от решения внешнеполитических вопросов: наоборот, довольно удивительно, что Сталин энергично стремился привлечь их, как в рамках официальных заседаний Политбюро, так и вне их. Это относится не только к Молотову, который был главным доверенным лицом Сталина по международным делам, но и к другим. Однако существовало ограничение для общения членов команды с иностранными журналистами, что является одной из причин, по которой в довоенных иностранных отчетах они остаются своего рода невидимками. Сам Сталин тоже редко разговаривал с иностранцами, но когда он это делал, это было большое событие. Кстати, в отличие от других своих деловых встреч он давал эти интервью с глазу на глаз, не считая переводчиков, без присутствия членов команды. В частности, в беседах с корреспондентом New York Times Уолтером Дюранти, писателями Гербертом Уэллсом и Лионом Фейхтвангером, а также послом США Джозефом Дэвисом он проявил себя очень успешно-как прямой, разумный и скромный человек, осуждающий публичные восхваления своей персоны, но принимающий это как необходимую уступку отсталой публике — скорее реальный политик, нежели пламенный революционер^[256].

«Я никогда не встречал человека более искреннего, порядочного и честного», — сказал о нем Герберт Уэллс (он ожидал «своего рода Синей Бороды»). Пока Сталин не разговорился, он казался Уэллсу почти застенчивым. «В нем нет ничего темного и зловещего, и именно этими его качествами следует объяснить его огромную власть в России. До того как я увидел его, я думал, что он, вероятно, занял это место, потому что люди боялись его, но я понимаю, что он обязан своим положением тому, что никто его не боится, и все ему доверяют… У него совершенно отсутствует типичная для грузин хитрость и коварство». Удивительно, но это было расценено как лишь частичный триумф в сфере связей с общественностью, поскольку Уэллс по-прежнему критиковал применение в Советском Союзе насилия и ограничение свободы слова: «Нам не удалось соблазнить девушку», — прокомментировал циничный Радек, когда переводил комментарии Уэллса на русский для Сталина^[257]. Но не могло быть никаких сомнений в полноте успеха Сталина с послом Дэвисом, в данном случае еще подкрепленным личным обаянием Полины Жемчужиной, которая смогла завоевать симпатии жены посла, чрезвычайно богатой Марджори Мерриуэзер Пост. Сталин «острый, проницательный и, прежде всего, мудрый, с „лукавым юмором", — писал Дэвис своей дочери. — Ребенок с удовольствием садился к нему на колени, а собака ложилась у его ног»^[258].

Этот успех был тем более примечательным, если вспомнить то чувство неполноценности, которое Сталин и остальная часть команды испытывали в первые годы, когда имели дело с иностранцами. Разговаривая в 1931 году с немецким писателем Эмилем Людвигом, Сталин наилучшим образом высказался об этом, признав, что «те из нас, которые не жили долго за границей [до революции], кое-что потеряли», но, с другой стороны, они «имели возможность принести больше пользы для революции, чем находившиеся за границей эмигранты»^[259]. По сравнению со своими политическими противниками-космополитами 1920-х годов сталинская команда состояла из провинциалов, которые никогда не жили в Европе и не знали иностранных языков. Сталин совершил короткие поездки в Стокгольм и Лондон на партийные съезды в 1906 и 1907 годах (они проводились за границей из-за того, что партия была в подполье), к последней поездке он добавил неделю в Париже; а в 1912 году провел десять дней в Кракове с Лениным и Крупской, а также ненадолго посетил Вену, где останавливался у Трояновских. Он пытался, хотя и без особого успеха, выучить немецкий, французский и английский, не говоря уже об эсперанто, находясь в тюрьме и в ссылке до 1917 года, но его немецкий, как и немецкий Молотова, был недостаточно хорош, чтобы говорить или понимать без переводчика^[260]. Молотов до революции никогда не был за границей, и его единственной поездкой в Европу до конца 1930-х годов был короткий визит в Италию, когда его жена проходила там курс лечения. Он был потрясен, когда в конце 1920-х годов Сталин настоял, чтобы он взял на себя руководство Коминтерном, которым ранее руководили космополиты Зиновьев и Бухарин. Он всегда чувствовал себя неловко, даже после того, как в течение 1940-х и 1950-х годов был министром иностранных дел СССР^[261]. «Какой я дипломат? — говорил он своему интервьюеру Феликсу Чуеву в 1970-х годах. — Я не владею ни одним языком иностранным. <…> Прочитать по-немецки, по-французски и кое-что понять в разговоре я мог, но самому отвечать уже трудно <…>. Это был мой главный недостаток для дипломатии»^[262].