Читать книгу - "Михаил Анчаров. Писатель, бард, художник, драматург - Виктор Юровский"

Волны вбег бегут от колес

На сто тысяч верст

Облака да лес,

Да с версту подо мной откос…”

Быв. слушатели и соученики (“японка”) Цветаева Ира (“турчанка”) Ляховская Ира».

Далее в рассматриваемой тетради идет песня, изначально названная автором «Бессонница», которая позже стала им называться «Куранты»:

Там в болотах кричат царевны,

Старых сказок полет-игра.

Перелески там да деревни

Переминаются на буграх…

Песня помечена «1943 г. Ставрополь (на-Волге)». Опять песня-настроение, песня-переживание, на этот раз она отражает момент мрачно-мечтательного настроения героя. Песню Анчаров неоднократно исполнял впоследствии, но почему-то она не снискала популярности у других исполнителей. Характерно, что название и первая строфа написаны чернилами одного цвета (черного, впоследствии выцветшего), а заканчивается стихотворение другими, темно-синими чернилами. Есть основания полагать, что первая строфа и остальные написаны с заметной разницей во времени.

Более популярна песня, по поводу названия которой разночтений никогда не было: «Русалочка». Она написана уже по возвращении ВИИЯКА в Москву (помечено «1944 г. Москва»), и ее текст надо прокомментировать — слишком далеки реалии сегодняшнего дня от обстановки в военной Москве 1944 года. Затруднения в истолковании вызывает начало песни:

Мне сказала вчера русалочка:

«Я — твоя. Хоть в огонь толкни!»

Вздрогнул я. Ну да разве мало чем

Можно девушку полонить?

Пьяным взглядом повел — и кончено:

Колдовство и гипноз лица.

Но ведь сердце не заколочено,

Но ведь страсть-то — о двух концах.

Вдруг увидел, что в сеть не я поймал,

А что сетью, без дальних слов,

Жизнь нелепую, косолапую

За удачею понесло…

Смысл этих строк простой и грубый: Анчаров, как мы говорили, был парень видный, форма ему очень шла, и девушки не оставались равнодушными. В данном случае герой песни ясно понимает, что ни о какой любви речи не идет («вдруг увидел, что в сеть не я поймал»), просто та, кого автор называет «русалочкой», пытается влюбить в себя (заловить, захомутать — подчеркните нужное слово) в себя парня наудачу («Жизнь нелепую, косолапую / За удачею понесло»). Это обстановка такая была в военной Москве — когда практически все молодые мужчины на фронте, в сексуальном поведении происходят всякие выверты. Другие авторы-современники по советской пуританской традиции совершенно не упоминают об этой стороне тогдашней жизни.

Есть и исключения: замечательный писатель Виктор Конецкий в это время (сразу после войны) был курсантом военно-морского училища и оставил живые картинки человеческих отношений того времени (герой повествования по ходу дела оказывается на гауптвахте и привлекается к общественным работам):

«…и добрые женщины — дорожные работницы, с которыми мы таскали шпалы в одной упряжке.

Они по русской древней традиции жалели арестованных матросиков и, хотя сами существовали впроголодь, делились то молоком, то хлебом.

…И пусть солдат всегда найдет

У вас приют в дороге…

Кто мог из арестованных матросиков платили по наличному счету в кустах ивняка и среди могил Красненького кладбища. Вероятно, вы понимаете, чего даже больше хлеба хотелось женщинам-работягам в послевоенные времена. Часовые в таких случаях не замечали исчезновения должника с зоны»^[64].

Анчаров много лет спустя еще раз возвратится к этой теме в песне «Любовницы» (1963–1964). А песню «Русалочка» он сам не считал удачной. Из интервью 1978 года: «Там есть несколько строчек, которые, как я понял позже, были уже моими, в моей интонации. А были там и ужасные слова…» Возможно, это относится к сохранившимся в тетради с автографами 3-й и 4-й строфам, которые Анчаров никогда не исполнял:

Мне знакомы повадки оборотней,

Жабьи пасти, кровавый глаз,

Клеветы полушепот обморочный

И дышащая мгла в углах.

Выходи! Ты, ночная нечисть,

Темный мир за второй чертой!

Я увижу страшок овечий

Под небрежностью завитой.

К следующему, 1945 году относится «Сорок первый» — одна из самых известных и часто исполняемых песен Анчарова, которую здесь хочется процитировать целиком. По поводу ее названия автор при исполнении песни пояснял: «Такая любовная песня. Называется “Сорок первый”. Но не в том смысле сорок первый, что сорок первый год, а в том смысле, что сорок медведей убивает охотник, а сорок первый убивает охотника. Такая есть сибирская примета».

Я сказал одному прохожему

С папироской «Казбек» во рту,

На вареник лицом похожему

И глазами как злая ртуть.

Я сказал ему: «На окраине

Где-то, в городе, по пути,

Сердце девичье ждет хозяина.

Как дорогу к нему найти?»

Посмотрев на меня презрительно

И сквозь зубы цедя слова,

Он сказал:

«Слушай, парень, не приставай к прохожему, а то недолго и за милиционером сбегать».

И ушел он походкой гордою,

От величья глаза мутны.

Уродись я с такою мордою,

Я б надел на нее штаны.

Над Москвою закат сутулится,

Ночь на звездах скрипит давно.

…Жили мы на щербатых улицах,

Но весь мир был у наших ног.

Не унять нам ночами дрожь никак.

И у книг подсмотрев концы,

Мы по жизни брели — безбожники,

Мушкетеры и сорванцы.

В каждом жил с ветерком повенчанный

Непоседливый человек.

Нас без слез покидали женщины,

А забыть не могли вовек.

Но в тебе совсем на иной мотив

Тишиной фитилек горит.

Черти водятся в тихом омуте —

Так пословица говорит.

Не хочу я ночами тесными

Задыхаться и рвать крючок.

Не хочу, чтобы ты за песни мне