Читать книгу - "Горбачев. Его жизнь и время - Уильям Таубман"

До советского вторжения в Прагу, пишет историк Владислав Зубок, еще существовала возможность союза между “просвещенными аппаратчиками, экономистами-реформаторами, учеными-реформистами и левым культурным авангардом”. Могла ли такая возможность привести к “Московской весне” двадцатью годами раньше, чем ее возвестил Горбачев? “Мы были слишком молоды во времена XX съезда, – вспоминал Бовин, – а потому еще не могли превратить Оттепель в настоящую весну”. Зубок добавляет: “В кремлевском руководстве еще не было такого человека, как Михаил Горбачев, который взял бы на себя инициативу и возглавил подобный союз”^[289].

В феврале 1958 года в Ставропольском крайкоме комсомола проходил семинар на тему: “Каким должен быть комсомольский вождь?” Один из ответов гласил: он должен быть хорошим семьянином – “не может быть комсомольским вожаком тот товарищ, у которого в семье неполадки”. “На любом производстве и на учебе он должен быть лучшим”. “Должен обязательно разбираться в музыке, поэзии, танцевать, петь и т. д. Очень хорошо, если он может играть на баяне”. “Очень принципиальным и чрезвычайно требовательным – как к себе, так и к другим”. Не из тех, что “везде и всюду выставляют свое я”. “Нужно быть всегда наглаженным и аккуратным”. Конечно же, должен вовремя являться на собрания. На семинаре обсуждали даже ширину брюк, которые он должен носить, а еще задавались вопросом, имеет ли право такой человек руководить другими людьми, если не способен жить в ладу с собственной женой^[290].

Горбачев не играл на баяне. Зато неплохо пел, особенно народные песни и романсы. И представлял собой как раз тот нравственный “эталон”, который требовался партии, чтобы вдохновлять молодежь. Но, будучи таким примерным, он особенно чутко реагировал на противоречия, мучившие всех сознательных чиновников-коммунистов. Ведь между утопическими надеждами и суровой действительностью зияла огромная пропасть. Идеальные представления о людях, заботящихся о коллективе как о самих себе, грубо перечеркивались тем, что многие чиновники вообще ни о ком не заботились, а вместо этого предавались пьянству или совершали преступления. Образ коллективного руководства, постоянно пекущегося об общем благе, испарялся при виде лихорадочных соревнований, в которых соперники пытались повыше вскарабкаться на скользкий столб. Теперь, когда отступил страх, сковывавший всех в сталинское время, задача мотивировать рабочих – главным образом путем морального убеждения – казалась совсем безнадежной, тем более что денежный стимул, способствовавший неравенству, выглядел идеологически неправильным. В архивах партийных и комсомольских организаций Ставрополя сохранились документы, свидетельствующие об общественных улучшениях – о расширении образования (пускай и чрезмерно политизированного) и здравоохранения (пускай самого примитивного) и об индустриализации (со всеми ее негативными экологическими последствиями) этого в целом сельскохозяйственного края. Однако в большинстве архивных документов отразились так и не выполненные обещания и грядущие катастрофы. Как следствие, руководителей вроде Горбачева всегда можно было бы упрекнуть в пренебрежении должностными обязанностями. В условиях экономики, которая держится на коррупции, почти каждого чиновника можно обвинить в нарушении того или иного закона. Большинство решало эту проблему, просто цепляясь за ритуальную формулу: все идет прекрасно, за исключением якобы единичных, абсолютно поправимых ситуаций, когда все почему-то оказывается далеко не прекрасно. В самом крайнем случае сознательный чиновник мог признаться, что в подотчетной ему области существует немало недоработок.

Эта конфликтная ситуация отразилась в первом выступлении Горбачева в должности первого секретаря Ставропольского горкома ВЛКСМ в ноябре 1956 года. “Для нас, комсомольцев, решение съезда [XX съезда КПСС] – это путевка в будущее, – гордо сообщил он, – призыв партии идти туда, где требуется наша молодая энергия… В битве за хлеб советская молодежь и ее передовой отряд, комсомол, шла в первых рядах”. Однако, признавал он далее, в промышленности, на стройках рабочим постоянно не хватает стройматериалов, плотники, которым не подвезли древесину, в итоге копают ямы, и в результате такого хаоса молодежь просто бросает трудовой пост и ищет другую работу. Между тем комсомольские собрания не проводятся много месяцев подряд, и никто не пытается как-то организовать комсомольцев или даже собрать комсомольские взносы^[291].

В речах Горбачева не содержалось никаких примеров крамолы. Внешне он был осторожным и способным начинающим аппаратчиком. Однако знакомство (возобновленное после пяти лет жизни в столице) с реальным бытом крестьян в глухой провинции, погрязшей в глубокой трясине, напомнило ему о том, в каких чудовищных условиях те живут, и ему захотелось что-то изменить к лучшему.

Горбачева переполняла энергия, но автомобиля у него не было (ни служебного, ни личного), и он разъезжал по области на поездах или попутных грузовиках, ходил пешком из села в село, наблюдал за тем, как живут там люди, и убеждал их самих прикладывать усилия к тому, чтобы исправить положение. В одной из таких поездок он очутился в отдаленном селе Горькая Балка, раскинувшемся по обе стороны речушки с тем же безрадостным названием. С вершины ближайшего холма ему открылась такая картина: “Хаотично разбросанные низкие мазанки, курившиеся дымком, черные корявые плетни… Где-то там, внутри этих убогих жилищ, шла своя жизнь. Но на улочках (если их можно так назвать) не было ни души. Будто мор прошел по селу и будто не существовало между этими микромирками-хатами никаких контактов и связей. Только лай и перелай собак. И я подумал – вот почему бежит из этого Богом забытого села молодежь. Бежит от заброшенности, от этой жути, от страха быть похороненным заживо. Я стоял на пригорке и думал: что же это такое, разве можно так жить?”^[292]

Мог ли он чем-нибудь помочь жителям Горькой Балки? Как выпускник Московского университета Горбачев посоветовался “со специалистами, тоже в основном молодыми людьми” [в их число, можно не сомневаться, входила и его жена], и все сошлись в одном: молодежь из Горькой Балки нуждается в общении. Поэтому Горбачев решил “организовать несколько кружков политического и всякого иного просвещения, прорубить, как говорится, ‘окно в мир’”. Конечно, идеологическая обработка умов была в СССР самым обычным делом, однако затея Горбачева все-таки отражала его собственную тягу к более осмысленному обмену мнениями. Люди, явившиеся на первую встречу, были настроены скептически: когда Горбачев упомянул о том, что его жена, имея диплом МГУ, никак не может найти себе работу в Ставрополе, какая-то молодая женщина тут же заметила: “А вы говорите, что нам надо учиться! Зачем же тогда учиться?!” Впрочем, народ высказал пожелание и впредь регулярно встречаться. А позже, в Ставрополе, на Горбачева поступила жалоба от партийного начальника того района, к которому относилась Горькая Балка: “…приезжал какой-то Горбачев из крайкома комсомола и, вместо того чтобы наводить порядок, укреплять дисциплину и пропагандировать передовой производственный опыт, стал создавать какие-то ‘показательные кружки’”. Горбачев понял, что это был “упреждающий удар” со стороны местного чиновника, который боялся, что именно его обвинят в “нуждах и бедах” жителей Горькой Балки и неспособности или нежелании улучшить их быт^[293].