Читать книгу - "Татьяна Доронина. Еще раз про любовь - Нелли Гореславская"

Когда оглядываешься на события двадцатилетней давности вокруг раздела МХАТа, тот театральный скандал поражает каким-то циничным изуверством, извращением вроде бы очевидных для всех понятий.

Казалось бы, да, случилось печальное событие — не стало великого театра. Для тех, кто в этом конфликте участвовал, кто от него пострадал, разделение действительно стало драмой, а то и трагедией. Однако дело публики, критики, прессы, особенно постфактум, когда уже все произошло — наблюдать со стороны, как новые театральные коллективы, образовавшиеся в результате раскола, будут становиться театром, наблюдать заинтересованно, приветствуя успехи и сочувствуя неудачам. Разумеется, при этом могут быть симпатии и антипатии, но правила хорошего тона заставляют антипатии хотя бы сдерживать, если уж совсем их скрыть не удается. И второе. Вообще-то, сочувствуют обычно пострадавшим и обиженным, а не тем, кто затеял драку. Во всяком случае, так происходит в нормальном обществе, в том числе и в демократическом.

Но то в нормальном. У нас же с началом пресловутой перестройки все нормальные понятия о добре и зле оказались перевернуты — по законам «нового времени» обидчик стал его героем, борцом с «тоталитарным прошлым», выступающим за «светлое», теперь уже демократическо-капиталистическое будущее, хулиган — продвинутым новатором, а пострадавший — проклятым консерватором, виноватым, гонимым и поливаемым грязью и площадной бранью. Все это в полной мере пришлось испытать Дорониной и той части труппы, которая осталась с ней.

После окончания Школы-студии МХАТ Ефремова, так же, как потом Доронину, не оставили во МХАТе. Олег не мог этого забыть и простить «неразумным хазарам»! И хотел «отмстить» этим самым «хазарам». Он фанатически верил, что «Карфаген будет разрушен»!

Как говорит сама Доронина, «это было слишком ужасно. Но самое мерзкое началось потом. Те, кто вопреки желанию большинства в коллективе, раздел осуществил, стали обвинять тех, кто против раздела до конца боролся; ответственность за уничтожение «большого» Художественного театра возложили на тех, которые делали все, чтобы преступления не произошло. Разделение — это всегда ослабление. Я уже не говорю о нравственной стороне. Потому что выгонять артистов из театра, в котором они всю жизнь проработали, и проработали хорошо, — жестоко и безнравственно. И эту акцию совершили профессиональный режиссер и профессиональный критик. А другие, многие, тоже профессиональные, поддержали…»

Из «профессиональных» поддержал Ефремова, к примеру, Евгений Евстигнеев. Евстигнеев любил Ефремова, дружил с ним, был его верным сподвижником, в 70-е годы первым перешел вслед за ним во МХАТ из «Современника», искренне веря, что они с Олегом смогут вернуть умирающий, как им казалось, МХАТ к жизни. Естественно, что остался он с Ефремовым и после раздела театра.

Надо сказать, что в 80-е годы Евстигнеев переживал тяжелое время, на него свалилось одно за другим несколько трагических событий. В 84-м умерла мать, смерть которой он тяжело переживал. В 86-м умерла его жена Лилия. Сердце его не выдерживало нагрузок и несчастий, которые его не оставляли. Инфаркты следовали один за другим. Работать много он уже не мог и в 1988 году попросил Ефремова уменьшить ему хотя бы на год нагрузку в театре, то есть не занимать в новых спектаклях. Однако Ефремов жестко ответил: «Если тебе трудно — уходи на пенсию». Верный своему правилу ничего ни у кого не просить, Евстигнеев ушел. Он приходил доигрывать свои спектакли, был так же хорош со всеми, улыбался костюмершам и не показывал, как ему больно. Он был очень ранимым человеком, и то, что он всю жизнь преданно шел за своим режиссером и другом, а тот вдруг в трудный момент сказал: «Уходи», осталось незаживающей раной до конца его жизни. Впрочем, до конца оставалось совсем немного.

В 1992 году Евгений Евстигнеев умер во время операции на сердце.

«Что же дало это разделение? — размышляет Владлен Давыдов. — Не знаю. Лучшие спектакли Ефремова был созданы им ДО разделения, и большая труппа не мешала этому. А после разделения, кроме ежегодных гастролей, ничего интересного не произошло, и даже то, как отмечалось 100-летие МХАТа, вызвало недоумение, когда на исторической сцене шло массовое пьянство…

Энергия, а главное, талант и деловые качества организатора, театрального деятеля помогли О. Н. Ефремову осуществить смелую акцию — создать (впервые в советское время «снизу») театр «Современник» — дерзкий вызов не принявшему его МХАТу. (После окончания Школы-студии МХАТ Ефремова, так же, как потом Доронину, не оставили во МХАТе. — В.Д.) Даже в самый пик всеобщего признания и успеха «Современника» Олег не мог этого забыть и простить «неразумным хазарам»! И хотел «отмстить» этим самым «хазарам». Он фанатически верил, что «Карфаген будет разрушен»!

11 июня 1988 года на собрании труппы МХАТа он говорил: «У меня было желание разрушить старый, неинтеллигентный, махровый Художественный театр — надо было его разрушить. Один человек, вы его знаете, говорил мне: «Не ходи, у них один талант остался — сжигать главных режиссеров!» А другая говорила: «Иди, иди, ты просто разрушишь Художественный театр, и это останется в истории»… О. Н. Ефремов пошел во МХАТ. Он верил в свою звезду, верил, что «въедет в этот театр на белом коне».

Не получилось. Хотя в истории, по крайней мере, истории русского театра он действительно останется, и не только как большой, талантливый актер и режиссер, но и человек, по чьей инициативе и воле был разрушен — разделен — МХАТ.