Читать книгу - "Письма с фронта. 1914-1917 год - Андрей Снесарев"

В первый раз из твоего письма узнал, чем задерживается мое производство в генералы. Но не понимаю, почему я должен откомандовать целый год полком, чтобы (на войне и за боевые отличия) получить генерала? Война дает свои нормы. Довгард (если не ошибаюсь в фамилии) [Довгирд] получил генерала из начальников штабов. Полком я командую с 30 октября, т. е. без двух недель полгода; не считают ли там время моего командования с конца декабря, когда я утвержден Государем Императором, т. е. на два месяца меньше. Да и что может мне помешать покомандовать полком в чине генерала? Таких командиров очень много. Ну, да им там виднее. «Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь», или, как говорит моя милая детка, «что ни делается, делается к лучшему»… Папа пишет, что мне нужно потом немного отдохнуть на бригаде, так как по его наблюдению в штабе работают очень нервно и много… опять-таки, как придется. Все это так сложно, и вещи случаются самые неожиданные.

Шинель нашлась, и новой мне не надо; нашлась она в двадцатом сундуке. Присылка тобой непромокаемого пальто пришлась как нельзя более кстати; несколько дней тому назад я писал тебе о ней, а сегодня уже получаю. Сласти едим, наслаждаемся и хвалим качество этого материала в России.

Вчера я переехал в лес, что на полторы версты южнее той деревни, где пробыл около трех недель. Мне саперы построили здесь барак, телефоны со мною, впереди недалеко лежат полукругом предо мною в окопах мои люди, и я чувствую себя лесничим в кругу моей полковой семьи. Лес кругом – старый и молодой, запущенный и значительно использованный, – ветер качает верхушками, нескладно поет карпатский соловей, порою слезливо причитает сова… ее я еще не слыхал, но мне так рассказывают… все это хорошо действует на нервы и охолаживает их издерганный войною строй. Противник поднимает иногда трескотню – из орудий, ружей и пулеметов, но мы привыкли к его нервозу, и я категорически запрещаю моим ребятам грязнить по этому поводу свои винтовки… потрещит, потрещит противник и замолкает. Сейчас ко мне в лес с докладом прибыл начальник хоз[яйственной] части, я с ним кончу и отошлю это письмо.

Завтра Генюшин первый экзамен. Ты особенно не нервничай, поговори с директором («сын ведь человека воюющего») или пусти в ход связи… В крайнем случае можно экзамены и осенью попробовать. Горнштейн почему-то думает, что Генюша экзамен выдержит. Хорошо ли он читает?

Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.

Ваш отец и муж Андрей.

18 апреля 1915 г. Лесн[ая] сторожка

Дорогая и славная женушка,

сейчас противник поднял артиллерийскую вакханалию: стреляет беспрерывно по фронту моего полка. Труднее всего отгадать мысль и задачу артиллер[ийской] стрельбы, к тому же у австрийцев часто очень бестолковой: что он думает? Атаковать ли и куда? Отступать ли? Боится ли нашего наступления и делает страшное лицо? Бросает он, напр[имер], много по моему правому флангу (и левому моего товарища по академии, тоже командира полка… мы с ним рядом, на «ты», и все у нас идет как по маслу: я знаю, он поддержит меня, а я его тоже не выдам), по левому (тяжелой мортирой), в 100 шагах за моим бараком… последнее по одному выстрелу каждые полчаса… Все это трещит и гудит по лесу, делая громовой концерт.

Позавчера в час ночи меня внезапно посетили уполномоченные г. Москвы, привезли подарки офицерам и солдатам, мне крестик – благословение митрополита. Просидели у меня в лесу час, показал им я фейерверк осветительных бомб австрийских, послушали ружейную трескотню и остались в несказанном восторге. Начали мы с поцелуев, ими же и кончили. Люди старого русского религиозного типа, рубашечные, как когда-то говорилось. Уходить прямо не хотели, особенно один, снабдивший меня подарком и крестом.

Твои перископы розданы в роты… мысль эта прелестна по той проникновенности, которую обнаруживает общество к ротным людям; приказал написать потеплее письмо во 2-е общество. Подарок сохранит в окопах не одну рядовую жизнь.

Шинель мы нашли; написал об этом уже один раз, пишу еще.

Каждый день посещаю окопы то одного, то другого из своих участков. Люди производят прекрасное впечатление: свежи, живы и веселы. Зная мою слабость, устраивают особый спектакль: когда я прихожу на позицию (а о приходе всегда знают по телефону), половина людей лежит на животах и строчит письма «своим»… я настраиваюсь на хороший тон, хвалю, и все проходит очень гладко. Хорошо хоть то, что ловят меня на очень полезной вещи.

Сейчас погода стала теплее, солнце светит полным махом, и в лесу нам живется прекрасно. Подвоз всего нам необходимого удобен, а солдату больше ничего не надо. Спроси любого: «Ну что, как живется?» Почти один ответ: «Да ничего, В[аше Высокоблагоро]дие, все получаем, пишша хорошая…» Об этом у них и первый разговор, когда они начинают его с пленными или соседними нашими частями. «Ну, как у вас насчет пишши, поди плохо?» И в случае утвердительного ответа: «То-то ты и замореный такой», и качанье головами. Словом, поесть наш чудо-богатырь любит и, по выводу ротных командиров, съесть может сколько угодно: такой уж у него благодатный желудок. Это заметно во время подарочных дней: съест все подарки, не забудет и всего того, что ему полагается, а потом спит, и от него аж пар идет… И в этом его сила и выносливость: может далеко и долго тянуть.

Слежу за экзаменами Гени; сегодня третий экзамен, останется еще два. Воображаю, какие у вас нервные дни, хуже наших боев и стрельбы. И как Генюше придется оправдываться или выворачиваться, если что-либо выйдет не так, как ожидалось в домашнем совете! Я думаю, Кедров меня не совсем забыл и моего сына не даст в обиду. Пришлось ли тебе говорить с ним? Зато, когда мальчишка кончит и получит свободу бегать и играть без конца, какое настанет у вас торжество! Догадаешься ли ты мне телеграфировать о результате экзаменов, хотя, к слову сказать, из твоих телеграмм (вероятно, нескольких) я получил только одну… о биноклях.

О жеребенке давно что-то не получаю никаких сведений, ему теперь 18 дней, и он должен быть очень забавен. Я ушел лишь на каких-то полторы версты далее, но связь с жеребенком нарушена очень сильно. У Шпоньки (возница моей двуколки) кобыла тоже привела жеребенка (девочку), три дня тому назад, и сегодня он пришел и хвалится, что его жеребенок лучше…

Еще о чудо-богатыре. Я поставил возле себя кипятильник, емкостью в 30 ведер; у меня под рукой 2 роты и команда разведчиков, скажем, около 400 человек; и как ты думаешь, сколько раз в сутки наливается кипятильник? Четыре раза. Т. е. мои молодцы выпивают 120 ведер чаем, или на каждого приходится около трети ведра. Ну, разве это не богатырские желудок и мочевой пузырь? Сейчас из окна барака вижу, что кипятильник готовится в четвертый раз и около него уже целая толпа… жаждут. А как они себе в котелках готовят щи? Одно объедение. Куда нашим поварам.

Картина с другого входа. Ничего не можем поделать с ребятами, пакостят по всему лесу. Постепенно все-таки приучаем их к японскому способу: каждый ходит с полевой лопатой. Ругали, наказывали, наконец, командир полка сам на виду всех стал ходить с лопаткой (это я делаю медленно, чтобы все заметили… на пути обрублю ветку, обтешу ствол и т. п.) и теперь у нас налаживается. Позавчера слышу голос дневального (ставим специальных дневальных): «Убери, тебе говорю (разные названия)… сам командир с лопатой ходит, а ты тут пакостишь…» Картина, пояснений не требующая.