Читать книгу - "Фараон Мернефта - Вера Крыжановская"

Я наклонился к умирающей и стал рассматривать ее мраморную грудь, обезображенную багровой раной с почерневшими краями.

В эту минуту Смарагда открыла глаза и устремила их на меня с таким выражением страдания, ужаса и немой мольбы о спасении, что мое железное сердце содрогнулось.

Да, она была счастлива, она боялась смерти и умоляла меня спасти ей жизнь… Но для кого? Для Омифера. Я снова стал тверд и холоден, как гранит. Дрогнула ли ее рука в тот момент, когда она погружала в мою грудь острие кинжала?

— Господин, — сказал я, наклонившись к уху Омифера, — меня позвали слишком поздно: против смерти я бессилен. Но, если хочешь, могу облегчить последние минуты твоей благородной супруги.

— Оставайся и делай все, что можешь.

Я остался, наблюдая, как смерть мало-помалу овладевала своей жертвой. Но если, с одной стороны, мне было сладко навеки отнять у соперника любимую женщину, то с другой — я испытывал адские муки ревности при виде раздирающего душу прощания супругов, беспредельной любви, в которой меркнущие глаза Смарагды искали взора ее мужа, нежной ласки ее слабеющих рук, обвитых вокруг его шеи. Что же касается Омифера, то скорбь его была невыносимой.

Наконец я не выдержал. Надо было ускорить развязку, и я знал, что достаточно сильного душевного потрясения, чтобы порвать последнюю нить жизни. Удалив от постели Омифера под предлогом, что хочу рассмотреть рану, я встал так, что только больная могла видеть мое лицо, и, обнажив грудь, показал ей глубокий шрам от удара кинжалом.

— Смарагда, — произнес я своим настоящим голосом.

Глаза умирающей остановились на мне, широко раскрывшись от ужаса.

— Пинехас! — прошептала она.

Я нагнулся почти к губам Смарагды и выразительно проговорил:

— Змею под цветами принес тебе я. Ты когда-то хотела меня убить, а теперь я убил тебя.

Она вскрикнула и подняла руки.

— Это он! Пин…

Но тут ее голос замер, руки опустились. В последний раз ее глаза блеснули искрой ненависти и презрения, потом голова упала на грудь, зрачки потухли, дыхание прекратилось… Смарагда испустила дух…

Вечером того же дня Нехо привел ко мне Омифера и советовал поручить бальзамирование тела Смарагды мне, даже хотел показать мумию Хэнаис как образчик моего искусства.

Омифер восхитился моей работой и объявил, что в ту же ночь доставит мне умершую, а также все принадлежности и украшения для убранства ее мумии. Сердце мое радостно забилось. Как только посетители ушли, я принялся тщательно убирать грот, где занимался бальзамированием.

Я осветил его факелами и лампами, а на чистом столе в стройном порядке расставил масла и эссенции в баночках и склянках. Эти вещества, состав которых был известен только мне одному, и придавали трупам гибкость и свежесть живого тела.

Около полуночи шум на дворе возвестил мне о прибытии Омифера. Я вышел в сопровождении двух служителей с факелами и увидел целую процессию. Сначала шли невольники, поддерживая на плечах крытые носилки, где лежала усопшая, за ними следовали другие с корзинами, ящиками и шкатулками, а позади несли паланкин, в котором сидел Омифер, заливаясь слезами.

Я провел людей в грот и приказал поставить там носилки. Рабы сложили все принесенные вещи, а Омифер преклонил колени у тела обожаемой жены и долго стоял неподвижно, закрыв лицо руками, по-видимому мысленно читая молитвы.

Потом он встал и обратился ко мне:

— Я вверяю тебе то, что для меня дороже всего в мире, но не хочу видеть ее прежде, чем она станет как живая. Вот тут, — и он указал мне на ящики и корзинки, — ты найдешь самый тонкий холст, лучшие благовония, ткани и драгоценные украшения, а в этом кошельке золото для покупок, на случай, если чего недостанет. Не жалей ничего, мудрый Колхис. Если твоя работа меня не разочарует, то я озолочу тебя.

Когда он ушел со своими людьми, я выслал моих, опустил кожаную занавесь, закрывавшую вход в мастерскую, снял покров с носилок и открыл лицо Смарагды, прекрасное даже после смерти.

«Наконец, — думал я, — ты принадлежишь мне. Теперь ты не можешь убежать, как когда-то из моего шатра в еврейском стане. Я сделаю тебя такой же прелестной и нарядной, как при жизни, буду восхищаться твоей красотой, и ты не оттолкнешь меня, а твоя душа будет страдать, незримо присутствуя при этом. Сегодня мы празднуем наше вечное обручение, жестокая женщина».

С чувством торжества я поднял тело и положил его на каменную скамью. Сняв с него одежду, я взял нож, чтоб сделать необходимые разрезы.

Прежде всего я хотел вынуть это неблагодарное сердце, в котором не нашлось для меня никакого другого чувства, кроме отвращения. Я намеревался набальзамировать его особым способом и постоянно носить на груди, чтоб оно прониклось моей теплотой, чувствовало каждое биение моего сердца и вдвойне страдало от своего бессилия.

С этой минуты я стал работать день и ночь, едва давая себе несколько часов покоя. Я создавал свое образцовое произведение: на бальзамирование этой мумии я положил все свои силы, все знания, всю заботливость художника. Это был не сухой, безжизненный труп, а спящее тело, гибкое, прелестное, благоухающее самым тонким ароматом. Я расчесал и заплел длинные черные волосы умершей, подкрасил ей губы и щеки так искусно, что казалось, кровь еще переливалась под тонкой прозрачной кожей, убрал ее голову и шею чудными драгоценностями и, обернув тело повязками и роскошной тканью, положил его в великолепный саркофаг кедрового дерева, присланный Омифером.

С трепещущим сердцем любовался я своей работой и никак не мог от нее оторваться, точно дивная мумия меня околдовала. Мне казалось, что теперь я люблю ее еще сильнее, чем живую, мятежное сердце которой всегда оспаривало у меня обладание ее личностью. Теперь она была безмолвна, в таинственном полусвете грота ее эмалевые глаза смотрели на меня без упрека, я сторожил ее, как верный раб, страшась только одного: как бы не потерять сокровище. Малейший шум заставлял трепетать: не Омифер ли явился за своим добром, на которое имел полное право? Эта мысль доводила меня до безумия. Я готов был врукопашную защищать свое лучшее произведение, и во мне созрело свирепое решение отделаться от Омифера. Я приготовил на столе возле саркофага чашу и сосуд с вином, в которое подмешал тонкий яд, и стал ждать его прибытия.

Наконец Омифер явился, и я повел его к телу Смарагды. Откинув газовый покров с саркофага, я взял факел и ярко осветил лицо покойницы.

С восторженным и вместе скорбным криком Омифер упал на колени и погрузился в ее созерцание. Я украдкой глядел на него с ревнивой ненавистью. Мог ли он, упивавшийся страстными взорами живой Смарагды, теперь любоваться ее эмалевыми глазами, безжизненными и холодными, как золотой жук, вложенный в ее грудь вместо сердца, которое билось для него одного? Эти уже ничего не отражавшие глаза могли пленять только того, кто во взоре живой не видел ничего, кроме гнева и презрения.

После долгого молчания Омифер встал и протянул мне руку.