Читать книгу - "Сухово-Кобылин - Владислав Отрошенко"

В те полгода, когда Александр Васильевич занимался в тюрьме литературными трудами, над его делом усердно трудились чиновники всех рангов. «Особая Чрезвычайная и Высочайше Утвержденная» следственная комиссия провела переследование. Дело было отправлено в Министерство юстиции, затем в Сенат, который препроводил его к военному генерал-губернатору Москвы с указанием о прохождении по всем инстанциям без очереди. В октябре 1854 года дело поступило в надворный суд.

Неопровержимых доказательств вины Сухово-Кобылина у следствия не имелось, дальнейшее содержание его под стражей было уже сопряжено с юридическими сложностями. Для продления срока заключения нужно было распоряжение императора. Но такого распоряжения комиссия не получила.

Второго ноября 1854 года надворный суд вынужден был принять решение об освобождении Сухово-Кобылина из-под стражи.

Освобождение это было, так сказать, условным. Александра Васильевича и его камердинера Макара Лукьянова «отдали из-под стражи на поручительство полковницы Сухово-Кобылиной с обязанностью представлять означенных лиц когда и куда потребуется».

После выхода из тюрьмы Александра Васильевича занимало только одно — пьеса. Он не пробыл дома и недели, едва успел нанести визиты близким родственникам и тут же, пренебрегая подпиской о невыезде из Москвы, уехал в Петербург.

В середине ноября он внес «Свадьбу Кречинского» на рассмотрение цензора Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии Гедерштерна.

«Объяснение с ним было резкое, — вспоминал Александр Васильевич. — Он восстал на слог, который признал тривиальным и невозможным на сцене, и когда я намекнул ему на его некомпетентность как германца судить мой русский слог, то он, бросивши на меня свирепый взор, объяснил мне коротко, что пиэссу мою запрещает. Поставил на ней красный крест».

Из Петербурга Александр Васильевич вернулся расстроенный и подавленный — запрета он не ожидал.

В Москве после первой же читки пьесы в кругу друзей о ней заговорили, она стала ходить по городу в списках. Автора уверяли, что постановка комедии будет иметь огромный успех, надо только провести ее на сцену. Он сомневался, отшучивался, говорил, что вещица эта пустячная, что он не желает видеть ее в театре, что писал ее ради забавы, чтобы не было скучно в тюрьме. Он, конечно, кокетничал, ибо цену своему перу уже знал по реакции первых слушателей и по той быстроте, с какой распространялись по Москве рукописные копии. Друзья не оставляли его в покое. Один из них, Дмитрий Потулов, привез к нему на Страстной бульвар Прова Михайловича Садовского и настоял, чтобы Александр Васильевич прочитал ему пьесу.

— Знаменитый артист, — рассказывал потом драматург журналистам, — выслушав чтение пиэссы, отнесся к ней очень холодно. Садовский забраковал мою пиэссу и предсказывал ей полный провал, заявив, что она вряд ли может быть воспроизведена на сцене.

Впоследствии Садовский был, по мнению Сухово-Кобылина, лучшим исполнителем роли Расплюева. И именно те сцены, которые Пров Михайлович назвал никуда не годными, в его исполнении имели наибольший успех.

— Компетентное мнение гениального артиста, — утверждал Александр Васильевич 40 лет спустя в интервью журналу «Семья», — еще более охладило меня к постановке.

На самом деле отзыв Садовского его не охладил. Напротив, он был задет и даже раздражен. У него появилось страстное желание провести пьесу на сцену, отдать ее на суд зрителей, доказать Садовскому, что его мнение ошибочно. Это было не литературное тщеславие, это было кобылинское самолюбие — гордость или, скорее всего, азарт. Он взял пьесу и уехал в Петербург, встретился там со знаменитым актером Александрийского театра Алексеем Максимовым и предложил ему взять «Свадьбу Кречинского» в бенефис и играть в ней главную роль.

Максимов читал пьесу несколько дней, затем назначил автору встречу в театре, чтобы объявить ему свой ответ в присутствии коллег:

— Милостивый государь, я не только не возьму вашу пьесу в свой бенефис, но и ни под каким видом не стану играть в ней. Это грязная пьеса, выведены какие-то каторжники, на которых нельзя смотреть без отвращения, и я вовсе не желаю быть ошиканным.

Максимов вручил Кобылину папку с пьесой, откланялся и удалился.

Александра Васильевича охватила ярость. Это было публичное оскорбление. Он едва сдержал себя, чтобы не наговорить ответных дерзостей. С этого момента у него возникло и навсегда укрепилось презрение к актерам, их взаимоотношения носили очень сложный, если не сказать скандальный, характер.

Через несколько дней Сухово-Кобылин встретился в Петербурге со звездой столичной сцены Александром Мартыновым и предложил ему прочесть пьесу и взять ее в бенефис. Но Мартынов даже не стал ее читать, заявив, что с пьесой уже знаком и «относительно ее достоинств» совершенно согласен с Максимовым.

Это были впечатляющие неудачи. Александр Васильевич отчаялся. Почти полгода он не предпринимал никаких попыток провести «Кречинского» на сцену. Впрочем, событие, которое определило судьбу пьесы, произошло случайно, помимо желания и воли ее автора.

Двадцать шестого мая 1855 года Дмитрий Потулов, которого Сухово-Кобылин называл энтузиастом пьесы, организовал ее публичное чтение, пригласив в дом на Страстном бульваре актеров и литераторов. Александр Васильевич был недоволен затеей, обругал Потулова за чрезмерную хлопотливость, но отступать было поздно. Собралось человек тридцать. В два часа дня он начал читать. Среди гостей присутствовал ведущий актер Малого театра Сергей Шумский. Перед читкой Потулов успел сказать Александру Васильевичу, что «великий Шумский» давно уже ищет пьесу для своего бенефиса и готов взять произведение даже неизвестного автора, лишь бы оно ему понравилось. Словом, Шумский был главным лицом, для которого Потулов устроил это чтение. Это известие еще больше расстроило Александра Васильевича, он уже знал, какие жесткие оценки можно услышать от актеров и в особенности от великих актеров. Первое действие он читал без всякого воодушевления. Но потом, когда чтение стало прерываться аплодисментами, взрывами смеха, восторженными возгласами гостей, он приободрился, повеселел и читал свою комедию великолепно, мастерски, как не читал ее потом никогда в жизни.