Читать книгу - ""Сапер ошибается один раз". Войска переднего края - Артем Драбкин"

— Отделение саперов находится на нейтральной полосе, занимается минированием и разминированием переднего края. К чему надо было быть всегда готовым?

— Немецкие минеры были очень изобретательными специалистами. Все время нас ждали новые сюрпризы. Нарываешься на связку противотанковых мин, а рядом присоединена шпрингмина.

Очень часто немцы минировали трупы, а в населенных пунктах вообще пиши пропало, все вокруг заминировано, начиная с дверных ручек и заканчивая солдатскими ранцами и брошенным на землю оружием. Например, наши захватывают село, видят оставленный склад — стоят штабеля ящиков с консервами или со шнапсом. И сколько ты солдату ни объясняй, что опасно что-либо трогать и надо подождать саперов, он, в горячке боя, обязательно схватит такой ящик, а штабель на «растяжке». Следует взрыв, и он, и все, кто рядом с ним, мгновенно отправляются к праотцам.

Или такой случай: врываются в большой штабной блиндаж, а на столе лежит карта, помеченная всякими значками. Короче, за такую карту можно сразу дырку для ордена на гимнастерке делать. У нас один ротный потянул за такую карту, и сразу весь блиндаж на воздух взлетел. Случайно остался в живых один боец, израненный и контуженный, который рассказал, как все было.

Поэтому приходилось быть все время начеку, требовалась максимальная концентрация внимания. Но все равно у саперов потери были немалыми на самоподрывах по неосторожности. Любая мина, которая по нашему опыту или предчувствию была поставлена на неизвлекаемость, обезвреживалась подрывом, старались не экспериментировать и не возиться. Просто подрывали. Но подобное было невозможно, когда ты делаешь проход для разведки или работаешь на «нейтралке» перед готовящейся атакой. Если что-то рванет, то немцы сразу всполошатся, фактор внезапности исчезнет и по вине неосторожного или неопытного сапера погибнут многие наши бойцы. Это мы понимали. Поэтому старались работать очень осторожно и грамотно, опыт был. Но даже мне, начинавшему свой путь минера-подрывника под Смоленском и Москвой в 1941 году и имевшему, дай бог каждому, боевой опыт, не все казалось простым. Попадались такие минные ловушки, что потом как вспомнишь, так оторопь брала: как не подорвался?

И следующий фактор, который обязательно присутствовал в нашей работе на нейтральной полосе — надо было быть очень внимательным, чтобы не попасть в руки немецкой разведки. Сапер в кромешной темноте делает проход, периодически в небо взлетают осветительные ракеты, стреляют немецкие пулеметчики из дежурных расчетов, одним словом, обычная картина на ночной передовой. Все внимание сосредоточено на минной опасности, а немцы тут как тут, сапер, считай, что сам к ним приполз… Если заметили — или перебьют из пулеметов, или постараются взять как «языка». Такое бывало. Немцы нас как-то обнаружили и пытались пулеметным огнем отсечь и взять в плен, но мы отбились и прорвались к своим.

Один раз ночью мы впятером ставили противотанковые мины на танкоопасном направлении и вдруг замечаем, что совсем рядом с нами пятеро немцев занимаются тем же делом. Завязалась перестрелка, но нам повезло больше, мы их перебили. Такая стычка для саперов на «нейтралке» — довольно типичный эпизод войны…

— Саперов отмечали наградами за участие в проведении разведпоисков?

— Мне трудно ответить точно. Мы не знали, за что нас представляют: за подготовку разведпоиска или за количество снятых мин. В Литовской дивизии еще до ранения я получил орден Отечественной войны, но мне не сказали, за какой конкретно эпизод я отмечен этим орденом.

— На каком языке общались в саперном батальоне?

— Все говорили по-русски, и все команды и приказы отдавались только на русском языке. Мы, евреи, уроженцы Виленского края, литовским языком владели слабо, считались «поляками», но мне хватило знания литовского языка, чтобы понять, когда один сержант-литовец сказал своему товарищу, показывая на нас кивком головы: «Смотри, сколько жидов еще живых осталось. Жаль, что немцы их всех недорезали…»

— Когда вас ранило во второй раз?

— Перед самым летним наступлением. Мы делали проходы в минных полях, нас обнаружили, начался артиллерийский обстрел, рядом разорвался снаряд, и меня накрыла темнота. Очнулся я уже в госпитале. Смотрю, а у меня правая нога отрезана по колено. Ампутировали, пока я лежал без сознания. Кроме этого, я получил множественные осколочные ранения, включая пару осколков в живот, и потерял слух… Санитарным поездом меня отправили в глубокий тыл, в Самарканд. В конце осени сорок четвертого года я потребовал выписать меня из госпиталя, протез я уже получил, раны зарубцевались, слух понемногу вернулся, и я уже смирился со своей судьбой инвалида, так зачем мне еще было оставаться в госпитале?

Как раз один из работников госпиталя, пожилой литовский еврей, получил разрешение на реэвакуцию на родину, и мне дали его в сопровождающие. Целый месяц на поездах мы добирались до Минска, а оттуда на попутных машинах до Вильнюса.

— Каким было для вас возвращение в родной город?

— С вокзала я сразу явился в комендатуру, и там первым делом мне сказали: «Ты постарайся побыстрее поменять военную форму на гражданскую одежду и не носи в открытую свои ордена-медали. У нас солдат и так каждый день убивают». До последнего момента я надеялся, что кто-то из моих родных еще жив, но напрасно. Моя мать и младший брат погибли в гетто, выжил только средний брат, Израиль, сумевший в первые дни войны выбраться из Минска на восток. С ним мы случайно во время боя встретились в Литовской дивизии, он воевал пехотинцем в 249-м стрелковом полку 16-й стрелковой дивизии.

Вся моя вильнюсская родня — свыше 80 человек — была поголовно истреблена немцами и литовскими полицаями-карателями. Я пошел к дому своего деда, на улицу Панская, дом № 5. Мой дед был кузнецом, имел большую кузницу, а в помощниках держал местного литовца, который до тридцать девятого года выдавал себя за поляка. Я еще не дошел до этого дома, как меня заметила бывшая соседка-полячка и рассказала, что в первый же день, как только немцы зашли в Вильнюс, этот литовец привел в дом к деду немцев. Немцы тут же увели деда на расстрел, а сам помощник занял со своей семьей дедовский дом. Соседка предупредила: «Не ходи туда один. Он с бандитами связан и сам бандюга отъявленный. Тебя сразу убьют, что ты сможешь сделать в одиночку, на костылях?» У меня с собой не было никакого оружия, я пришел в комендатуру и попросил дать мне одного вооруженного бойца в помощь. Приходим в дом деда, открывает дверь молодая полячка и говорит, что хозяин еще вчера куда-то ушел и не вернулся. Сбежал в лес, одним словом. А на следующий день и эта полячка, оказавшаяся дочерью бывшего дедовского помощника, тоже сбежала из города. Но я так и не остался в дедовской квартире, в ней все напоминало о моих погибших родных, и постоянно находиться в этой атмосфере горя и потери было выше моих сил.

Я отдал ключи от квартиры в жилуправление и попросил другое жилье. Меня поместили в общежитие для инвалидов войны. Ночью мы не выходили на улицы: обстановка была неспокойной, тут и там в городе возникали перестрелки с поляками из Армии Крайовой и литовскими партизанами. Но жить как-то было надо…