Читать книгу - "Половецкие войны - Олег Игоревич Яковлев"

он своего волнения. На лавках тревожно шушукались баны, Фелиция в ярости кусала густо намазанные коринфским пурпуром уста, холодная бледность растекалась по лицу Тальца.

Авраамка говорил с жаром; как уговорились заранее с Анастасией, искусно мешая правду с вымыслом:

– Позвала нас с воеводой Дмитром вдовая королева Анастасия, пир был, императрицу Евпраксию певцы-сказители тешили. Вдруг среди ночи – копыт топот, голоса злые. Оружная толпа в ворота ввалилась. Ну, мы за сабли, дали им отпор. В темноте не разглядели, а наутро, как рассвело, стали смотреть: это же немцы, из посольства кесаря Генриха! Хотели княжну похитить, в Германию увезти.

– Одни немцы только были? – лукаво прищурив глаз, спросил Коломан.

Лицо Фелиции исказил страх, она замерла, щёки её окрасил багрянец.

– Немцы, – уверенно ответил Авраамка.

«Выгораживает, меня выгораживает! – пронеслось в возбуждённом мозгу королевы. – Но зачем? В чём хитрость?»

Фелиция беспомощно озиралась, ища поддержки и нигде не находя её.

«Ведь мои люди там были. Всех, наверное, перебили. Хорошо, если так. Мёртвые не говорят».

Она заметила, как грек слегка подмигнул ей и улыбнулся. Ещё больший страх и сомнения овладели королевой. Коломан умён, он обо всём узнает, обо всём догадается. Вот как тогда сразу проведал о куманке! И откуда у этого горбуна столько прозорливости?!

Фелиция с нетерпением ожидала окончания совета.

– Вот, лучшие и достойные мужи, – дождавшись, когда Авраамка закончит свой рассказ, сказал Коломан. – Знаете теперь, что вздумал император Генрих, это бесовское отродье. Он считает уместным для себя вмешиваться в дела других государств, плетёт козни, смеет угрожать мне. Посла его я повелеваю вышвырнуть из дворца и выгнать из нашей земли с позором. Пусть он передаст своему кесарю: императрица – наша гостья и вольна ехать туда, куда ей вздумается. Не пленница она, не заложница. Авраамка и ты, палатин, скажете такое послу от моего имени. На этом всё.

Баны поспешно покинули палату. Талец, оказавшись уже во дворе рядом с Авраамкой, недоумённо спросил:

– Почто ты наврал тамо с три короба? Про пир какой-то? И о крулеве, ведьмице сей зловредной, ни слова не промолвил?

– Эх, Талец, простая ты душа! – рассмеялся гречин. – Да зачем врага лишнего наживать? И нам с тобой, и княжне Евпраксии. Фелиция-то какая-никакая, а королева. И Коломан, если даже и узнает всю правду, не прогонит её. Она – дочь сицилийского герцога, ты же помнишь. Нужна она угру. Понятно?

Талец хмуро кивнул.

– Потому и уговорились мы заранее с королевой Анастасией, что и как Коломану сказать.

– Опасное дело затеяли вы, друже, – озабоченно вздохнул Талец. – А еже круль прознает?

– А прознает – спасибо только скажет, что мы королеву перед банами, перед всем советом предательницей не выставили.

– И то правда, Авраамка. Прости, не дошло до мя. Видать, вовсе туг на голову.

– Ты брось, друг Талец. Туг! Умней да похитрей тебя ещё поискать надо. Просто далёк ты от кознодейств всяких, противны они тебе. Честен излиха – в том и достоинство твоё, но и беда порой. Хочешь, дам совет? Ухо с королём и с банами его востро держи. Лучше отмолчись, если в чём сомнение имеешь. Лихо сделать могут. Уж я эту волчью породу банскую знаю, поверь. Да что тебя учить, сам ты всё знаешь! Помнишь, как говорил тогда на дворе нам с Ольгой: покуда служим, нужду в нас Коломан имеет, до тех пор и живём тут. Верно сказал.

Друзья задумчиво брели по грязным весенним улочкам, под ногами чавкала грязь, а на душе у обоих было сумрачно и тревожно.

Глава 28. При королевском дворе

Дня этого Ольга ждала с беспокойством и даже страхом. Она, воеводская жена, будет представлена ко двору и займёт место в свите королевы!

Как необычно и странно выглядело её теперешнее положение! Ещё совсем недавно она мыкалась в рабстве, мыла посуду, выбивала цветастые ковры, убирала грязь в продымленной юрте, одевалась в жалкие лохмотья и над плечами её свистела плеть злобного солтана, а сегодня, в неудобной и тяжёлой парче, разряженная, как кукла, красуется она среди сонма придворных дам. Высокая нарядная кика с розовым жемчугом покрывает её голову, сапожки из сафьяна облегают ноги, на шее блестит серебряная гривна, руки унизаны перстнями и браслетами.

– Не теряйся, не бойся ничего и никого, но будь всегда осторожна, – наставлял её вполголоса Авраамка, словно из стены выросший возле входа в просторную залу. – Держи себя раскованно, но лишнего старайся не говорить.

Ольга ответила гречину лёгким кивком головы и слабой улыбкой. С трудом скрывая неловкость и робость, ловила она завистливые взгляды банских жён.

Появились надменные бароны с лихо закрученными усами, между ними промелькнуло спокойное лицо Тальца. Он подошёл к жене, взял её за руку и подвёл к высокому золочёному трону, на котором восседал Коломан. Уверенность мужа как-то постепенно передалась и Ольге, в руках у неё исчезла дрожь, а сердце забилось ровно и тихо.

Подумалось: а в самом деле, стоит ли бояться? После ужасов черниговского разорения, гибели родных, после издевательств и унижений полона разве может быть что-либо страшно для неё, всё это пережившей, перестрадавшей?!

– Позволь, государь, представить тебе мою супругу, Ольгу. Она дочь черниговского боярина Славомира, – обратился Талец к Коломану.

– У тебя красивая жена, воевода Дмитр, – скривил уста в ухмылке король. – Должен заметить, у вас, русов, вообще красивые женщины.

Он милостиво позволил Ольге поцеловать свою жёлтую сухую десницу.

– Благодарю за столь высокую честь, ваше величество, – несмело проговорила Ольга, поклонившись.

Только сейчас она заметила по правую руку от Коломана королеву Фелицию. Нурманка безыскусно нацепила на себя невесть сколько золота, тогда как Коломан, наоборот, был одет в довольно строгий долгий тёмно-лиловый кафтан без всякого узорочья. Чело его покрывала корона с изумрудными и опаловыми подвесками, увенчанная золотым крестом, в левой руке держал он свой неизменный посох.

Подойдя к королеве, Талец и Ольга отвесили и ей почтительные поклоны. Нурманка через силу натянуто улыбнулась.

Большое облегчение испытала Ольга, когда они отошли в глубину залы и отвлекли от себя любопытные взоры придворных.

После