Читать книгу - "Патриарх Сергий - Михаил Одинцов"

В дни работы второй сессии Поместного собора в Москву стали поступать первые известия о столкновениях вокруг православных храмов и монастырей, об арестах и расстрелах епископов, священников, наиболее активных мирян. Откликаясь на них, Собор принял определение «О мероприятиях, вызываемых происходящим гонением на Православную церковь» (от 18 апреля)^[46]. В нем устанавливался порядок произнесения в храмах за богослужением «особых прошений о гонимых ныне за православную веру и церковь и о скончавших жизнь свою исповедниках и мучениках», а также «ежегодное молитвенное поминовение… всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедников и мучеников». Епархиальным властям вменялось в обязанность собирать сведения об изъятом церковном имуществе, арестованных служителях культа и прихожанах.

Собор выразил свое отношение и к той части членов церкви, которая приняла новую власть и активно выступала в поддержку декрета об отделении церкви от государства. В определении «О мероприятиях к прекращению нестроений в церковной жизни» (от 19 апреля)^[47] предусматривались конкретные меры наказания для мирян, священников и епископов, «не покоряющихся и противящихся церковной власти и обращающихся в делах церковных к враждебному Церкви гражданскому начальству и навлекающих через то на Церковь, ее служителей, ее чад и достояние многоразличные беды». К числу «богопротивных» дел были отнесены: обращение к гражданской власти и гражданскому суду, исполнение или участие в проведении в жизнь требований декрета о свободе совести и иных актов государственной власти, относящихся к деятельности религиозных объединений, отобрание у монастырей и храмов земли и иной собственности. Соответственно, определялось и возможное церковное наказание: запрещение в священнослужении, извержение из сана, лишение духовного звания, привлечение к церковному суду, отлучение от церкви.

Оба определения были непосредственной реакцией церкви на происходящие в стране политические события, попыткой вовлечь верующих в противостояние власти, привлечь их к активному участию в антиправительственных акциях. Ситуация усугублялась тем, что церковь заняла откровенно негативную позицию в отношении не только «церковной политики» Советского государства, но и всей его внутренней и внешней политики. К примеру, патриарх Тихон и Собор в специальных посланиях осудили стремление правительства выйти из мировой бойни и заключить мирный договор с Германией. Содержавшаяся в них псевдопатриотическая риторика, призывы к продолжению войны «до победного конца», к защите «Земли Русской», несмотря ни на что, по существу, обрекали население на дополнительные тяготы и лишения, а в перспективе делали вполне возможным быстрое поражение в борьбе с превосходящим врагом, за которым мог последовать и распад Российского государства.

Хотя в советской исторической литературе весенние месяцы 1918 года и рассматривались как период «мирной передышки», но название это условно. Подразумевается, что от заключения Брестского мира (март) до возникновения фронтов в Сибири, на Волге и Северном Кавказе (июнь) не велось широкомасштабных военных действий. Однако мира не было, шли локальные бои, происходило формирование вооруженных сил и белых, и красных, активно действовали подпольные антиправительственные вооруженные группы, вспыхивали мятежи и восстания, шел процесс стихийной национализации церковно-монастырской собственности. Налицо была эскалация насилия, жестокости, классового и социального противостояния, и каждая из сторон, считая себя «правой» и в защиту этой «правды», шла на столкновения, еще более жестокие и беспощадные.

Все это не могло не отражаться на настроении православной паствы. В ее рядах происходила ускоренная поляризация по политическим взглядам, а это, в свою очередь, отражалось и на отношении к декрету об отделении церкви от государства. В редакции многих центральных и местных газет и журналов поступало множество писем от приходских священников и рядовых верующих, в которых они сообщали о поддержке декрета, призывали церковь к прекращению противостояния власти. К примеру, в письме в газету «Знамя Христа» сельский священник призывал духовенство: «Наш долг, наша обязанность не возбуждать темные массы. Не творить тех бунтов, которых в России и так немало, а объяснять всем и каждому, что… отделение церкви от государства и другие запреты в связи с этим нисколько не унижают христианства… Когда всмотришься внимательно во все происходящее, то невольно поднимается вопрос: от кого и от чего наши иерархи призывают спасать Христову веру?»^[48]

И все же события зимы и весны 1918 года были в определенной мере неожиданными для большевиков, рассчитывавших на быстрое и относительно безболезненное введение декрета об отделении церкви от государства. Залогом тому были уверенность в полной дискредитации «политического лица» духовенства и органов церковного управления, рост антиклерикальных настроений в массах и ширящаяся поддержка идей светского государства при Временном правительстве. Не случайно же, что большевики даже и не планировали создание специального государственного органа, ответственного за реализацию их программных установок в области отделения церкви от государства и школы от церкви.

Но провести в жизнь декрет, что называется с ходу, оказалось невозможным. К политическому противодействию органов церковного управления и руководителей религиозных организаций присоединилось скрытое, а где и откровенное недовольство со стороны многомиллионного крестьянства. Если в целом оно поддерживало меры экспроприации церковно-монастырской собственности, провозглашение равенства граждан вне зависимости от их отношения к религии, расторжение «союза» православной церкви и государства, введение гражданской метрикации, то относительно таких мер, да еще и проводимых «кавалерийским наскоком», как устранение из школы Закона Божьего, лишение прихода собственности и некоторых других, его позиция была не столь однозначной. И было бы упрощением утверждать, что на сторону церкви встали лишь представители «свергнутых классов» да отдельные «верующие-фанатики».

Крестьянство выступало в тот момент против, как ему казалось, насильственного «обмирщения» своего традиционного уклада жизни, против ломки «незыблемых», в том числе и в силу «освящения» их православными канонами, устоев жизни «по вере» в российской деревне. Подтверждение тому можно найти и в переписке партийных лидеров. К примеру, Емельян Ярославский в письме В. И. Ленину отмечал: «Проведение декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви встретило особенно упорное сопротивление в деревне. Целый ряд иногда кровавых столкновений происходит на почве того, что население противится выносу икон и предметов культа из школ. Местные Советы совершенно не считаются с волей подавляющего большинства, а иногда и единодушной волей единоверческого православного населения. Во всех почти рабочих и крестьянских собраниях в провинции подают ораторам записки об этом. На этой почве ведется агитация против Советской власти вообще и падает на восприимчивую почву. На женском съезде в Москве мне было подано 16 записок почти однородного характера: зачем насильно выносят иконы. Были записки и заявления: мы во всем согласны с большевиками, а этот вопрос нас отталкивает от них»^[49].