Читать книгу - "Лавкрафт - Глеб Елисеев"

Имя Ньярлатхотеп, как уверял сам Лавкрафт, явилось ему во сне. Оно заключает в себе египетские корни и могло быть навеяно, как чтением лорда Дансени (у него в «Богах Пеганы» упоминается пророк Алхирет-Хотеп), так и просто воспоминаниями о египетских древностях. О пришествии Ньярлатхотепа из Египта Лавкрафт упоминает особо: «Говорили, что он представитель старинного рода и выглядит как фараон. Феллахи, завидев его, простирались ниц, хотя и не могли объяснить почему»^[100]. В «дансенианском» романе Лавкрафта «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата» Ньярлатхотеп предстает высшим из языческих богов древнего мира, надменным и злокозненным. Но при этом он остается человекоподобным и хорошо понимающим чувства и побуждения людей. Даже впоследствии, будучи отождествлен с одним из так называемых Великих Древних, существ, принципиально далеких от всего человеческого, он все равно в наибольшей степени сохранит антропоморфные черты, являясь людям в виде «Черного человека».

Апокалиптическими мотивами проникнут и рассказ «Хаос наступающий», второй из текстов, написанных Лавкрафтом в соавторстве с Уинифред В. Джексон. (Он был издан в «Юнайтед кооператив» в апреле 1921 г. и подписан псевдонимами Элизабет Беркли и Льюис Теобальд-младший.) Как и в случае с «Зеленым лугом», идею рассказа подала Джексон, вновь пересказавшая Лавкрафту свой сон, а он воплотил услышанное на бумаге.

Рассказ начинается с того, что герою во время эпидемии дают слишком большую дозу опиума, чтобы облегчить его страдания. Приходит в себя он в некоем доме, стоящем на обрыве, который подмывает бушующее море. При этом герой-рассказчик чувствует, что он угодил в иное время, столь далеко отстоящее от наших дней, что даже Р. Киплинг кажется ему древним автором. Выбежав из дома, главный персонаж видит пальмовое дерево, откуда его зовет сияющий младенец, к которому позднее присоединяются другие сверкающие существа. Герой плывет вместе с ними по волнам эфира, но затем решает обернуться назад, на Землю, чтобы увидеть впечатляюще нарисованную картину ее гибели: «В мрачном свете луны мелькали картины, которые я не в силах описать, которые я не в силах забыть: пустыни, покрытые истлевшими трупами, джунгли из руин и разложения на месте оживленных некогда равнин и селений моей родины, водовороты бурлящего океана там, где когда-то вздымались крепкие замки моих предков… Но вот оглушительный взрыв расколол ночь, и опустевшую Землю рассекла огнедышащая трещина… Но я помню, что когда облако испарений из подземных бездн совсем скрыло собой поверхность Земли, твердь словно возопила в безумной агонии, потрясая трепещущий эфир. Хватило одной ужасной вспышки и взрыва, одного ослепительного оглушающего удара огня, дыма и молний, чтобы освободить от вечных пут древнюю Луну, которая, словно обрадовавшись избавлению, стала стремительно удаляться в пустоту. Когда же дым рассеялся и я захотел посмотреть на Землю, то увидел вместо нее лишь рой холодных насмешливых звезд, умирающее желтое Солнце и бледные печальные планеты, что разыскивали повсюду свою пропавшую сестру»^[101]. Этими словами и завершается рассказ.

«Хаос наступающий» стал первым воплощением еще одной лавкрафтианской темы, хорошо совпадающей с его собственным взглядом на Вселенную как на нечто, принципиально равнодушное к человеку. Идея неизбежной гибели людского рода, в которой нет ни смысла, ни урока, уже прозвучавшая в миниатюре «Память», в «Хаосе наступающем» воплощена в высшей степени выразительно. Впоследствии Лавкрафт еще вернется к этой теме, но будет рассматривать ее все под тем же углом зрения (например, в рассказе «Переживший человечество»).

И уж совсем свободен от влияния лорда Дансени рассказ «Картинка в старой книге», написанный в декабре 1921 г. В этом тексте Лавкрафт уверенно начал создавать собственный образ фантастической Новой Англии, лишь намеки на бытие которой прозвучали в «Страшном Старике». Здесь же характеристика новоанглийских пейзажей, как самых жутких и пугающих возникает в начале рассказа: «Искатели острых ощущений любят наведываться в глухие, потаенные места… Но подлинный ценитель ужасов, который в каждом новом впечатлении, полном неописуемой жути, усматривает конченную цель и смысл существования, превыше всего ставит старинные усадьбы, затерянные в новоанглийской глуши, ибо именно там силы зла пребывают в своем наиболее полном и первозданном обличье, идеально согласуясь с окружающей их атмосферой суеверия и невежества»^[102].

Одновременно в рассказе впервые появляются город Аркхэм и река Мискатоник, на которой он стоит. Аркхэм, чье название напоминает Салем, известный колдовскими процессами XVII в., позднее станет негласной столицей «лавкрафтианской Америки» и будут так или иначе упомянут во многих рассказах Лавкрафта 20-х — 30-х гг. XX в. Река Мискатоник, видимо, была изобретена им по аналогии с рекой Хаусатоник, протекающей через штат Массачусетс и Коннектикут, чтобы затем впасть в пролив Лонг-Айленд.

В рассказе «Картинка в старой книге» безымянный герой во время грозы вынужден укрыться в фермерском доме, стоящем в «долине Мискатоника». Хозяин дома, хорошо сохранившийся высокий старик, разрешает гостю переждать бурю. Осматриваясь, путешественник замечает книгу «Царство Конго» итальянского географа А. Пигафетты, изданную еще в XVI в. Книга сама собой раскрывается на гравюре, изображающей лавку мясника-людоеда: «Самым странным было то, что художник изобразил африканцев похожими на белых людей. Отрубленные конечности и туши, развешанные по стенам лавки, выглядели омерзительно, а мясник с топором на их фоне попросту не укладывался в нормальном сознании»^[103]. Старик же начинает странно рассуждать о некоей пище, которую «не вырастишь на пастбище и не купишь за деньги»^[104].

В этот миг на голову героя падает капля. В ужасе он понимает, что это кровь, а стекает она с обширного пятна на потолке. Неизвестно, как дальше могли бы развиваться события — скорее всего, весьма печальным образом для незадачливого странника. Но Лавкрафт неожиданно щадит своего героя: «Я не закричал и даже не пошевелился, я просто зажмурился. А спустя мгновение раздался сокрушительный силы удар стихии; он разнес на куски этот проклятый дом, кишащий чудовищными тайнами, и даровал мне тот обморок, который только и спас меня от окончательного помешательства»^[105]. Зло повержено, а странник, случайно вляпавшийся в «дела тьмы», спасен.

При всей нарочитой безыскусности на читателей рассказ производит яркое впечатление. Сильно повлиял он и на историю литературы. Как весь классический детектив вырос из трех рассказов Э. По об Огюсте Дюпене, так и вся нынешняя обширная библиотека триллеров о маньяках и серийных убийцах восходит к этому рассказику Лавкрафта.